Стоит пошевелиться, и голова начинает трещать с такой силой, что даже тошнит. Обещал ведь себе так не напиваться… Но слишком уж хотелось.

Оказалось, что молчать о своей любви до ужаса сложно. За последние пару дней Джек даже подумывал закончить это все, когда вернутся. Он выдает себя, как только перестает взвешивать каждое слово, которое произносит. Вот бы уметь держать язык за зубами, как Гэри.

Но даже мысль о том, что он останется без Флоренс, невыносима. Ему и руку-то ее выпустить сложно: кажется, сейчас исчезнет. А как жить без ее улыбки? Без помутневшего от страсти взгляда? Без этого дурманящего запаха?

Нет, надо просто научиться проглатывать каждое «люблю». Она ни о чем не догадается, и можно будет оставаться, как раньше, друзьями.

– Утро что-то не очень доброе, – бурчит Флоренс ему в шею.

– Голова болит, да?

– Я сейчас умру, – жалобно тянет она, крепче обнимая его, – у нас есть вода?

– Даже если нет, я тебе найду. Мне бы только, – Джек оглядывается по сторонам, несмотря на долото, которым его бьют по голове, – понять, где мы.

– В Орлеане, – выдыхает Флоренс.

Где?

Джек резко вспоминает: он привез Флоренс сюда, наплевав на все построенные планы, потому что та никогда не была в художественном музее в Орлеане. Кажется, даже назвал это одним из ужасающих пробелов в ее образовании и в очередной раз облаял Йель. И только потом поймал такси на вокзал.

Думать об этом слишком стыдно. Джек наказывает себя тем, что отстраняется от лучшей девушки в мире, чтобы найти для нее бутылку воды. Его бьет похмельный озноб, ноги еле держат. Нельзя так пить, прости господи. Он ведь был уверен, что уже научился этой чертовой умеренности…

А потом Флоренс посмотрела на него своими бездонными глазами и приказала пить и танцевать. И он пил столько, сколько влезало, чтобы не разговаривать. Ее соблазнительный танец удваивал действие алкоголя, Джека развезло, как пацана.

Бутылка с водой из мини-холодильника ощущается даром богов. Даже из рук выпустить сложно, но Флоренс ловко перехватывает ее, едва ли не срывает крышку и делает несколько жадных глотков, прежде чем вернуть.

– Я в душ, – сдавленно говорит она, сползая с кровати. – Ты со мной?

– Пока не могу, – Джек падает обратно, – ноги не держат.

Он не может вспомнить, как они оказались в номере. Это пугает: вдруг, когда мозг окончательно отключился, он успел наговорить лишнего? Хотя, судя по состоянию Флоренс, она сама могла и наговорить, и забыть, что наболтал он.

Шум воды из душа похож на тропический дождь. Надо бы им еще куда-нибудь на юг поехать: обоим не помешает несколько ленивых дней. Задвинув идею на потом – не сегодня же, – Джек пытается отключить мозг. От мыслей голова только сильнее трещит, а ему и так невыносимо.

Когда посвежевшая Флоренс с мокрыми волосами укладывается рядом, приходится подняться. От нее слишком хорошо пахнет… А от него – херово. Джек забирается в душ, сползая вниз по стене и позволяя прохладным каплям барабанить по макушке и плечам.

Как выключить свою влюбленность? Без нее было удобно: жил себе королем. Ни лишних переживаний, ни болезненных чувств, надоело – двинулся дальше. И все его девчонки знали, что Джек – это про легкое, воздушное, без сложностей и обязательств. Как будто ему без Флоренс мало находилось причин для беспокойства.

И все-таки с этим новым чувством внутри жизнь кажется другой. Даже стихи, которые строгая мисс О’Дуглас в школе заставляла учить сквозь отчаянное сопротивление манчестерских мальчишек, обретают смысл. Слова Уильяма Вордсворта о желтых нарциссах услужливо появляются в голове, искрясь новыми значениями. Метафоры, которых Джек не понимал – а может, и сейчас не до конца, – дают точные определения тому, что с ним происходит.

Джек прикрывает глаза и роняет голову на колени: это невыносимо. Легко сказать себе: не признавайся в чувствах. Сложнее выполнить обещание, когда самого распирает всем новым. Хочется залезть на крышу и орать до хрипоты, чтобы слышали в Париже, Мадриде и, черт с ним, Манчестере.

Париж… Джек с трудом поднимается и берется за шампунь: необходимо вернуться в Париж. Орлеан – это весело, но они ведь даже мобильники в отеле оставили, не дай бог что случится. И бабушке нужно будет позвонить, а то запереживает, искать начнет, может до Гэри дойти. А это сейчас совсем лишнее.

– Ты не помнишь, мы бронировали номер с завтраком? – громко спрашивает он сквозь дверь.

– Да, – отзывается Флоренс. – Ты голодный?

– Как будто ты нет, – заглядывает в номер Джек, вытирая волосы полотенцем. – Мы же договаривались: никаких голоданий в отпуске.

– Ладно, – податливо кивает она и падает обратно на подушки, – все равно завтра возвращаться.

– Нам обоим нужен суп. А тебе, возможно, еще и круассан.

– Мы договаривались не голодать. Про объедаться речи не шло.

– Понять не могу, – Джек находит на стуле у кровати свои брюки, – почему ты так ненавидишь еду.

– С генетикой не повезло. Вечером понюхаешь шоколадную конфету – с утра лишний фунт на весах. А зад растет, просто потому что ему хочется.

Джек представляет себе Флоренс с широкими округлыми бедрами и машинально поправляет ткань брюк, чтобы не выдавала мгновенный стояк.

– Ну да, беда-то какая. Большой зад. Если окажешься шире четвертого размера[17], в жизни не пройдешь в узкую дверь своей каморки в галерее.

– Не смешно. – Флоренс скатывается с кровати и начинает искать платье.

Закончив одеваться, Джек бегло похлопывает себя по карманам: ключ от номера в рубашке, телефон в Париже, но бумажник-то точно в брюках… Где ему еще быть?

Его нет. Ни в брюках, ни в рубашке, ни на столике у кровати…

– Цветочек, – зовет он, – ты, случайно, не видела мой бумажник?

– Нет. – Она замирает, позволяя легкому платью самому сползти по ее телу. – Ты же его не потерял?

В ответ Джек перерывает комнату, заглядывая в каждый уголок и даже под кровать и в душ.

– Блядь, – отчаянно повторяет он, – не мог же я его посеять? Ну не мог. Проще руку потерять, да?

Второй круг поисков тоже не дает результатов. Бумажник словно в воздухе испарился.

– Давай успокоимся.

Флоренс берет Джека, который не может перестать ругаться, за руки и заставляет сесть на кровать.

– Нужно вспомнить, – мягко говорит она, – где ты доставал его в последний раз?

Звучит логично и даже просто, если бы в прошедшей ночи не было нескольких очень темных пятен.

– Мы сидели в баре, – Джек пытается восстановить ход событий, – у тебя закончился коктейль, а у меня джин.

– И ты купил мне еще один, – добавляет она.

– Да, а потом…

– Я вытащила тебя на танцпол. – Флоренс закрывает рот рукой.

Джек готов завыть. Если он оставил кошелек на стойке, не найдет его уже никогда. Надо быстрее вернуться и заблокировать карты, если еще не поздно. Налички там немного – не самая большая потеря, – но на картах лежит достаточно, чтобы какой-нибудь счастливчик неплохо подрезал ему бюджет.

– Нам нужно в Париж, – говорит Джек.

– У меня нет с собой денег.

– Знаю, и у нас обоих нет телефонов. Двадцать первый век, а мы… в чертовых восьмидесятых, – морщится он.

Решение приходит быстро. Наверное, даже слишком: старые привычки начинают чесаться, стоит только допустить возможность вернуться к ним. Мерзкий голос внутри подбивает к действиям, и Джеку ничего не остается, как послушаться.

– Быстро за супом, – уверенно поднимается он, – и гоним в Париж. Тут ехать всего час.

У них нет ничего, чтобы попасть в свой отель легальным путем, так что это можно считать вынужденной мерой. Джек не будет тратить время на бессмысленные поиски бумажника.