Теперь она старше и умнее. Ничего вечного не существует, и второго такого пентхауса в ее жизни не случится. Будет что-то другое, возможно, тоже прекрасное, но тот самый момент упущен безвозвратно. Теперь на крыше по вечерам сидит не Флоренсия Мендоса, а Бонни Эвинг… интересно, любит ли она шабли?

Флоренс бездумно сворачивает к своей галерее. Несмотря на то что она обещала себе выходной, дополнительный контроль еще никому не мешал. Или хотя бы попробовать посмотреть на экспозицию свежим взглядом – в будни ее с головой поглощают повседневные задачи. Они отнимают не только время, но и силы.

Возможно, она движется в никуда. Пока они с Гэри разбирались в своих отношениях, Флоренс упустила тонкую ниточку, которая связывала ее с галереей и давала понимание, в каком направлении развиваться. Забрать себе новую экспозицию Мартина полезно для продвижения, но иногда ее начинает грызть червячок сомнения: настолько ли это было нужно?

Заехав на парковку соседнего здания, Флоренс пристраивает «Шеви» на привычном месте. Задерживается внутри, откидывается на сиденье и прикрывает глаза, стараясь собрать разметавшиеся мысли в кучу.

Ей не на что жаловаться. Ей двадцать восемь лет, и пока сверстницы только возвращаются из ретритов в Индии, у нее уже есть своя галерея в центре, где выставляются лучшие художники Нью-Йорка. Пока остальные только делают первые шаги в карьере, Флоренс получила все, о чем может мечтать латиноамериканка из второго поколения эмигрантов.

Правда, от внешних достижений внутри легче не становится. Двадцать восемь лет, она работает по семьдесят часов в неделю и не понимает, что будет завтра. Один ее парень бросил ее и женился на девочке из семьи получше. Второй переспал с ассистенткой. И теперь она живет по соседству с детьми, которые только и делают, что курят траву, слушают музыку и трахаются.

Стук по окну заставляет ее вздрогнуть. Обеспокоенные глаза Грега за стеклом цепко оглядывают ее, а красивое лицо выглядит напряженным. Флоренс отстегивается и аккуратно, чтобы не задеть его, открывает дверь машины.

– Ты же здесь не спишь? – выпаливает он.

– Что?! – нервно смеется она. – Нет, конечно, просто задумалась.

– Я беспокоюсь. – Его брови медленно ползут к переносице. – Тебе точно не нужна помощь?

– Все в порядке. – Флоренс невольно поправляет на себе одежду и откидывает волосы назад. – Правда, Грег, я сидела в машине и думала о галерее.

– Если ты хочешь отойти от предмета и посмотреть на него со стороны, то отсюда не видно, – говорит Грег с небольшой иронией в голосе. – Показать тебе отличный угол на перекрестке?

Флоренс прикусывает губу, чтобы не ответить ничего обидного. Эта снисходительность раздражает. Он сейчас весь раздражает: выглядит идеально, беспокоится о ней… Хотя какая ему разница?

– Я только закончил у себя, – продолжает он, словно не замечает ее взгляда, – давай поднимемся? У меня в офисе есть отличный бурбон, он помогает думать.

– Что случилось с шабли? – не может не спросить Флоренс.

– Ты помнишь… – Лицо Грега смягчается, а на губах появляется виноватая улыбка. – Для шабли не то время. Теперь только бурбон.

– Я не пойду.

Грег, уже сделавший пару шагов в сторону лифта, оборачивается.

– Для меня нет ни одного повода подняться в офис женатого мужчины в субботу, – медленно произносит Флоренс.

– А ты здесь кого-нибудь видишь? Есть у моего положения одно преимущество, – он приподнимает подбородок, – приватность. К тому же мы ведь друзья?

Она замирает в нерешительности, но Грег уверенно кивает в сторону лифта.

– Флорри.

Давно забытое чувство заполняет ее при этом слове. Только он ее так называл, больше никто. И теперь она, как зомби, идет за ним куда угодно. Коротко брошенное «Флорри» – и словно не было тех лет, что они не вместе.

Флоренс казалось, что она давно все пережила. Она любила Гэри не меньше, и хотя не сравнивать их не получалось, Грег всегда проигрывал, потому что не стал бороться за них: родители сказали, что нужно жениться на Бонни, и он сразу согласился. Будто не сомневался ни минуты.

Пока они поднимаются, Флоренс вспоминает тот отвратительный вечер. Грег вернулся из Портленда, где проводил уикенд с семьей. Как только он зашел домой, стало понятно: что-то не так.

«Родители хотят поженить нас с Бонни Меллон. Я сейчас не готов к мятежу, понимаешь? Я согласился».

Ее сердце разбилось на миллиард крохотных кусочков, и Флоренс до сих пор не уверена, что собрала их все. За три следующих года она привыкла: и к ноющей боли, иногда поднимающей по ночам, и к Бонни, которая теперь Эвинг, и даже к тому, что не будет достаточно хороша для кого-то вроде Грега.

Им удалось сохранить дружбу, но цена, которую Флоренс заплатила за эти отношения, до сих пор кажется слишком высокой.

Грег пропускает ее вперед, когда двери лифта открываются.

– Я давно у тебя не была, – улыбается она, проходя внутрь.

Вид на Гудзон приковывает ее внимание и напоминает о Джеке, который перестал маячить перед глазами. Если он и следил за ней, в чем Флоренс сомневается – это скорее фантазии Бри, – то уже устал. Странно, но легче не становится. Когда он появлялся везде, пусть на секунду, и серебристый «Линкольн» проезжал мимо, у нее хотя бы складывалось ощущение, что она кому-то нужна.

– А ведь я говорил, чтобы ты заходила, – с укором произносит Грег, разливая бурбон по стаканам.

– Это будет неправильно выглядеть, – отвечает Флоренс.

– Ты заботишься о моей репутации больше, чем я сам, – смеется он.

Грег становится рядом и протягивает ей стакан.

– Ошибаешься. – Она принимает его и делает первый осторожный глоток.

Бурбон оказывается мягким и даже сладковатым: он обволакивает небо и оставляет приятный привкус миндаля.

– Тогда не понимаю, почему ты не появляешься здесь. Мне приходится искать тебя самому.

– Я забочусь о своей репутации, – улыбается Флоренс. – Ты можешь тут в шотландской юбке нюхать кокаин с попы ангела из «Викториа’с Сикрет», никто и глазом не моргнет. А если я буду таскаться в офис к женатому мужчине, твои друзья перестанут тратить деньги в моей галерее.

– Ты всегда была безжалостна к моему миру, – смеется Грег, – и это мне в тебе нравилось.

– У нас с ним это взаимно.

– За твою кристально чистую репутацию. – Он прикасается к ее стакану своим.

Второй глоток кажется еще лучше первого, и Флоренс немного расслабляется. В конце концов, они и правда друзья, и с тех пор, как расстались, Грег не сделал ни одного неверного движения.

– Скажи, – проводит он ее к креслу и помогает присесть, – что такого случилось в галерее, что о ней нужно думать на парковке?

– Ничего, что требует внимания здесь и сейчас.

– Стратегический вопрос?

– Скорее художественный.

Что плохого произойдет, если она ему расскажет? Хотя это и ее дело, они начинали вместе. Он был первым инвестором, и пусть Флоренс полностью и с хорошими дивидендами вернула ему вложенные деньги, все равно он – практически сооснователь.

К тому же раньше такие беседы помогали думать.

– Барахтаюсь в сегодняшнем дне, – признается она. – Это худшее, что может случиться с галереей. Современное искусство, понимаешь? Оно меняется каждую секунду, я выставляю картину на пару месяцев, а через неделю повестка меняется.

– Понимаю, – кивает Грег и задумчиво подносит ко рту стакан. – Мартин не поправил ситуацию?

– Немного, – соглашается Флоренс, – но это на сегодня. Понятия не имею, что я буду делать после.

Ее стакан пустеет, и Грег добавляет немного. Разговор быстро превращается в практический: они перебирают знакомые имена, старые и новые формы – все, что может решить проблему. Абстрактный экспрессионизм или перформанс, пост-интернет или набирающие силу нейросети – даже странно, что он разбирается не хуже нее.

И все-таки они оба что-то упускают. Невидимая суть вьется вокруг разговора, раздражает и беспокоит, но не дается в руки. Флоренс словно замечает ее краем глаза, но стоит повернуться, и все исчезает.