– Вы не только добры, мистер Бриггс, но к тому же отличаетесь еще и редкой преданностью. Не понимаю, почему вы унижаете себя, работая на такого бесчестного человека.

– У его милости много качеств, достойных восхищения. Кроме того, я почитаю своим долгом верой и правдой служить тому, кто меня нанял.

– Неужели и другие слуги в Бэньярд-Холле так же преданы своему господину?

Бриггс помрачнел:

– Увы, нет. Им это не дано. Они служат лорду Ридли, потому что он им хорошо платит, и увольняются, когда… когда жизнь в Бэньярд-Холле начинает им надоедать. Но я – другое дело, ибо я родился джентльменом.

– И наверняка останетесь им, несмотря на ваши стесненные обстоятельства.

Он пристально посмотрел ей в лицо, и она увидела сострадание в его глазах.

– А вы… кем родились вы, мисс Аллегра? Вы явно не принадлежите к простонародью, невзирая на ваши лохмотья.

Девушка вздохнула:

– Я родилась для того, чтобы страдать, мистер Бриггс.

– По крайней мере пока жив нынешний барон Эллсмер?

– Простите, но это вас не касается, – мягко произнесла она.

Управляющий склонил голову в знак того, что принимает упрек.

– И ваша фамилия, конечно, не Макуорт? – спросил он после недолгого молчания.

– Конечно, нет. Я взяла ее с надгробного камня на кладбище. Мне нравится, как она звучит.

Дальше они ехали молча, медленно поднимаясь к длинной гряде холмов, называемой Уэнлок-Эдж. Все время, пока карета, покачиваясь и скрипя, катилась по дороге, Бриггс не сводил с Аллегры глаз, но в его взгляде не было ни неодобрения, ни вожделения, а только участие, и вскоре она расслабилась и всецело предалась своим мыслям. Сильно ли изменился Бэньярд-Холл? Остались ли еще там слуги, которые знали Бэньярдов? Аллегра надеялась, что нет. Все еще больше усложнится, если ее узнают. Впрочем, с тех пор как она покинула Англию, прошло восемь долгих лет. Наверняка Уикхэм успел заменить всех слуг, которые были преданы Бэньярдам. А теперь при Ридли слуги в Бэньярд-Холле вообще не задерживаются, если она правильно поняла Бриггса.

Наконец они поднялись на гребень холмистой гряды и подъехали к воротам. Привратник Хэмфри открыл створки и ошеломленно застыл, увидев сидевшую в карете Аллегру. Она, не удостоив его взглядом, наклонилась вперед, пристально глядя в окно. Миновав длинную, плавно изгибающуюся подъездную аллею, карета выехала из-под сени деревьев, и у Аллегры на мгновение занялся дух от страха.

Бэньярд-Холл… Дом, где она родилась, где прошло ее счастливое детство. Он стоял посреди густого парка; но, несмотря на все великолепие окружающего ландшафта, это был всего лишь скромный старый помещичий дом из коричневого известняка с серыми гранитными колоннами и фронтонами. Высокие окна блестели в лучах послеполуденного солнца, словно золотые монеты; над кухонной трубой вилась тонкая струйка дыма. Лужайка перед домом походила на гладкий зеленый ковер, клумбы обширного сада пестрели яркими летними цветами.

Хрустя колесами по гравию, которым была посыпана подъездная дорога, карета начала огибать Бэньярд-Холл, чтобы подъехать к нему сзади. Аллегра закусила нижнюю губу. Сколько она ни смотрела, как ни вглядывалась в каждую деталь, перед ней был всего-навсего обыкновенный помещичий дом – красивый, старинный, безмятежный. Знакомый, но какой-то далекий из-за разделившего их времени, он не пробуждал мучительных воспоминаний. При виде его ничто не отзывалось ни в сердце, ни в душе. Девушка знала только, что когда-то жила здесь, вот и все.

Аллегра не понимала, рада она этому или огорчена. Все эти годы именно воспоминания поддерживали в ней огонь ненависти – и теперь она вдруг почувствовала себя ограбленной. Но возможно, другая, более свежая память о страданиях, перенесенных в Каролине, укрепит ее решимость расквитаться с Уикхэмом. Она не должна забывать о своем долге перед теми, кого больше нет.

В огороженном дворике, примыкающем к двери, ведущей на кухню, гоготали гуси; когда карета остановилась, залаяли несколько привязанных неподалеку английских догов. Едва Аллегра сошла на землю, как открывший дверь кареты грум ухмыльнулся и громко сказал:

– Это еще что? Ну и грязнуля! Ну и рвань! – Увидев вышедшего вслед за Аллегрой Бриггса, он вопросительно поднял бровь: – А где же его милость?

– Возьми лошадь и поезжай к нему. Он ждет на постоялом дворе «Чертополох и роза».

Грум хохотнул:

– А он еще может усидеть в седле?

Бриггс бросил на него грозный взгляд и сердито буркнул:

– Ты осмелишься сказать это ему в лицо? Если нет, делай, что велено, и попридержи язык.

Не слушая извинений, которые неохотно пробормотал грум, Бриггс взял Аллегру за локоть и повел в дом.

Не успели они войти, как навстречу им тотчас поспешила пожилая женщина в накрахмаленном чепце. Губы ее были недовольно поджаты.

– Мистер Бриггс, я настоятельно прошу вас поговорить с его милостью. Мэрджери проплакала сегодня полдня после того, что лорд Ридли сказал ей нынче утром. Она говорит, что хочет уволиться.

Бриггс вздохнул:

– Ну так пусть увольняется. Мы наймем другую.

– Но она уже третья прачка за этот месяц.

Управляющий раздраженно крякнул.

– Миссис Ратледж, слуги – это ваша забота, не так ли? Неужели вы не можете подыскать такую прачку, которая не станет обижаться на безумный бред человека… – Он вдруг запнулся, спохватившись, что сказал лишнее. – Его милость иногда бывает не в себе, – продолжил Бриггс более спокойным тоном, – Сделайте так, чтобы слуги это поняли. Они должны уважать своего хозяина, а не носиться со своими обидами. А Мэрджери пообещайте полгинеи в качестве возмещения за уязвленную гордость. И начните учить новую прачку на тот случай, если она все-таки уволится. Вот еще что. – Он показал рукой на Аллегру: – Его милость желает, чтобы вы позаботились об этой девушке. Пусть накормят и вымоют. И найдите для нее подходящее платье.

– Девушке?

Экономка понимающе усмехнулась. Она перевела взгляд с полуодетого Бриггса на Аллегру, на которой поверх разорванной мужской одежды все еще был надет его камзол, и многозначительно промурлыкала:

– Ну что ж, мистер Бриггс, похоже, у его милости был сегодня весьма интересный день.

– Займитесь своими обязанностями, миссис Ратледж, – холодно произнес управляющий и торопливо пошел прочь.

Экономка оглядела Аллегру с головы до обутых в пыльные башмаки ног:

– А ты хорошенькая, ничего не скажешь. Несмотря на твою загорелую кожу и грязное лицо. Да, у его милости недурной вкус. – Она махнула рукой в сторону лестницы для слуг: – Ну что ж, пошли.

Намек миссис Ратледж напомнил Аллегре о том, что страшило ее больше всего.

– Я здесь не затем, чтобы быть шлюхой лорда Ридли, – сказала она с вызовом.

Миссис Ратледж равнодушно пожала плечами:

– Быть шлюхой его милости не так уж плохо. Он человек щедрый, хоть этого у него не отнимешь.

Эти слова были сказаны с таким неприкрытым презрением, что Аллегра невольно подумала: «Однако недостаточно щедрый для того, чтобы купить преданность своих слуг».

Вслед за миссис Ратледж Аллегра спустилась на этаж по черной лестнице, прошла мимо кухонь и просторной комнаты для слуг и вошла в маленькую, скромно обставленную гостиную. Подозвав двух молоденьких служанок, домоправительница непререкаемым тоном отдала им несколько распоряжений. И уже через пять минут девушка сидела за столом и наслаждалась настоящим, сытным обедом – впервые с тех пор, как она покинула Каролину. Пока Аллегра ела, служанки внесли в гостиную бочку, наполненную горячей, пахнувшей лавандой водой, развели в камине небольшой огонь и принесли простое синее платье, нижнюю юбку, рубашку и корсет. Они помогли ей раздеться и удивленно вскрикнули, увидев у нее на спине два длинных перекрещенных рубца.

– Бог ты мой! – воскликнула одна из них. – Я, конечно, знала, что его милость не ангел, но чтобы сделать такое! Этакой пакости я даже от него не ожидала.