У Аллегры чуть не вырвался крик. Бэньярд! Да, теперь она вспомнила этот портрет. Он висел в большой гостиной. И она не находила себя похожей на Хильду. Но рот этой леди так напоминал мамин, а светлые легкие волосы – Люсинду. Наверное, Ридли уловил некое фамильное сходство под влиянием паров джина в ту ночь.

И она испуганно покосилась на Рама. Не заметил ли сходство и он? Но для ее собственной безопасности, для успешного мщения Уикхэму следовало хранить инкогнито. Аллегра натянуто засмеялась:

– С чего ему вздумалось называть меня этой Леди Печали? Я совсем на нее не похожа.

– Конечно, нет. Она блондинка, а вы брюнетка, – пожал плечами Рам. – Но сэр Грейстон был изрядно навеселе, когда сказал это… Немудрено и ошибиться.

Аллегра так и не избавилась от подозрений. Индиец проницателен и вполне способен разгадать правду. Впрочем, это не так уж страшно. Джагат Рам чрезвычайно скрытен и необщителен и вряд ли станет болтать – не важно, что он подумал.

Через дальнюю дверь из гардеробной девушка вышла в коридор, поднялась к себе в комнату, не чуя под собой ног, и рухнула на постель. Но сон пришел далеко не сразу. Ей привиделся Грей Ридли, рыдающий над гробом, в котором покоилась леди, очень похожая на Хильду Бэньярд.

Яркие лучи полной луны били прямо в глаза. От этого дорога превращалась в серебристую извилистую нить, петлявшую меж деревьев и сливавшуюся на горизонте с бледным небосводом. Луна висела так низко, и все окружающее выглядело так странно, что у Грея возникло ощущение, будто он забрался на самый край света. Кажется, протяни руку – ив ладонь ляжет холодный сияющий шар. Ночь была воистину колдовской. Даже в густой сени дерев мигали какие-то искры – ни дать ни взять рассыпанные на бархате алмазы.

Ридли пустил коня шагом и вздохнул полной грудью. В такие минуты он был рад тому, что купил Бэньярд-Холл. Безмятежность этих удаленных от городской суеты холмов дарила душе мир и тепло. Мало-помалу он даже стал обращать внимание на пение птиц в лесу. Онемевшее от горя сердце не осталось равнодушным к ласке уходящего лета.

Виконт вытащил из кармана ленту, собрал волосы в пучок на затылке, снял с луки седла треуголку и надел на голову. В такой поздний час все в Бэньярд-Холле наверняка спят. Тем лучше: возвращаясь из городской богадельни, Грей старался избегать любопытных вопрошающих взглядов слуг. Ведь им привычнее лорд Ридли, а не мистер Морган. И он плотнее запахнул свой богатый плащ, чтобы скрыть простое потрепанное платье. Рубаха скоро совсем истлеет. В ней нельзя будет работать. Надо велеть Раму найти целую рубаху в лавке у старьевщика.

Всадник широко зевнул и встряхнулся, прогоняя сон. Еще несколько минут – и он дома. И мысль об отдыхе была приятна.

День выдался нелегким. Та несчастная старуха утром скончалась, и, как он ни бился, ему не под силу было предотвратить неизбежное, вернуть блеск жизни в угасающие глаза. После этого Грей с утроенной яростью набросился на работу: скреб и чистил, вымыл даже потолок в палате, а потом подрезал в саду сухие ветки. Добрый, честный труд. Но и он не избавил от ощущения собственного бессилия. И ничто не приносило сегодня удовлетворения.

«А ведь были времена, Грей Ридли, – обратился он сам к себе, – когда ты не проигрывал ни одной битвы».

Что же стало с ним теперь? Не далее как нынешним утром он крался по Ладлоу, словно вор, трепеща при одной мысли о том, что может встретить кого-то из свидетелей его вчерашнего позора на перекрестке. Того, кто видел… Грей невольно застонал. Нельзя было принимать вызов Баттерби. Нельзя было идти на поводу у Кромптона, всучившего ему шпагу. Неужто он еще не усвоил, к чему это приведет?

Но Баттерби оскорбил ее. Осквернил своими грязными лапами это дивное тело. Что мог поделать Грей, когда она так посмотрела на него? И он не в силах был вынести это отвращение, разочарование и страх, промелькнувшие в глубине темных очей. Ведь он же мужчина. Разве можно было бросить ее беззащитной, не утратив чести?

Грей вздохнул и заерзал в седле. Тело изнывало от нерастраченного напряжения. Пожалуй, стоило остаться в Ладлоу и провести ночь в постели у шлюхи Может, хоть так удалось бы заполнить пустоту в душе, измученной сознанием собственного бессилия. Но с другой стороны, ему было ясно, что ни джин, ни шлюхи больше не дадут забвения.

Потому что он не хотел просто женщину. Он хотел ее, ее одну. Она была ему нужна. Это лицо, эти глаза. Это точеное тело. Там, возле заводи, у него захватило дух при виде горделивой стройной фигурки – настоящая королева, несущая свою наготу словно дорогую мантию. Ему до боли захотелось выхватить гребни и шпильки из густых шелковистых волос и ощутить их тяжесть у себя на ладонях. Чтобы уложить ее на траву и рассыпать этот темный шелк волшебным облаком. А потом целовать эти коралловые губы, это прекрасное лицо. Ридли нахмурился. Это лицо… Оно постоянно напоминало ему что-то. Наверное, оттого, что он давно грезит о ней. Мечтает наяву.

Угрюмая гримаса превратилась в сердитый оскал. Потому как ее жестокие слова ничем не напоминали о грезах. Язвительные, разящие, они действовали на него словно ушат холодной воды из той заводи. Они преследовали его – и трезвого, и пьяного. Он до сих пор не понимал, как вообще вытерпел такую дерзость. И к тому же глупую дерзость. Ведь все, от первого до последнего слова, являлось чепухой. Скажите, пожалуйста, позарился на ее ненависть! Надо быть последней самовлюбленной дурой, чтобы вообразить, будто он только о ней и думает! Да какое ему дело до ее – и вообще чьей бы то ни было – ненависти, если уж на то пошло? А добиваться ненависти, лелеять ее вместо некоего рода наказания… Нет, девчонка явно рехнулась!

Ему пришлось даже зажмуриться, чтобы подавить внезапную вспышку ярости. Наверное, она наговорила гадостей, чтобы отомстить за то, как он с ней обошелся. Ей ведь пришлось несладко в тот день в буфетной, когда Дик застал их за поцелуем. Грей вздохнул. Он действительно сожалел о той злополучной сцене. Хотя верно и то, что он желал любыми путями выжить из дома гостей. Их лица слишком больно напоминали о том, кем он был прежде. Но Грей собирался просто сделать вид, будто навещает Аллегру в буфетной каждый день. А Дик сам бы предположил, что их свидания носят интимный характер.

А потом он увидел Аллегру и ненависть к Уикхэму, живым пламенем полыхавшую в ее очах. От этого загорелась его собственная кровь, словно в прежние времена, когда он был силен и полон жизни. И внезапно родилось желание завладеть ею, чтобы согреть свое окаменевшее сердце в жаре этого огня. Он позабыл обо всем, кроме этой всепоглощаю щей жажды жизни.

Грей вовсе не собирался ставить Дика в столь неловкое положение. И уж тем более позорить девчонку у него на глазах. Он попытался просить прощения, но, как всегда, сделал это неловко и не вовремя. А может, в том виновата его необузданная гордость.

Но так или иначе, она его простила. Грей знал наверняка. Поразительно милое, нежное создание. Вчера, в Ладлоу, он успел прочесть прощение у нее в глазах. А прошлой ночью…

От этих нескольких часов у Грея остались лишь неясные воспоминания. Память сама старалась избавиться от того, что он творил в припадке ярости и безумия. Когда его поступками руководил таившийся в душе демон – и джин, да, джин. Но кое-что Грей запомнил. Нежные поцелуи, и ласковые объятия, и слова, целившие душу не меньше, чем снадобье, которое она приготовила для его ран.

Ридли улыбнулся и нащупал в кармане маленькую резную фигурку. Так, просто смешная безделушка, игрушка, какими торгуют в бедных кварталах Ладлоу. Деревянный цветок, довольно грубо вырезанный и ярко раскрашенный. Каждый из шести лепестков был закреплен на кусочке кожи. Их можно было свернуть в подобие бутона, и тогда появлялось изображение ангелочка. Грей тихонько засмеялся. Он и сам не знал, зачем купил эту штуку. Но чем-то же она привлекла его внимание. Такая пустяковина. Но наверное, ее можно будет подарить Аллегре.