– Это от восторга, а не от боли, – нервно засмеялась она. – И если ты опять остановишься, то я клянусь на своей книге рецептов, что исцарапаю тебя не на шутку!
– Ну так пеняй на себя, негодяйка. Пощады не будет.
– А ее и не просят, – прошептала Аллегра и погрузилась в любовный экстаз.
Поначалу Грей старался сдерживаться и двигался осторожно, но когда она вцепилась ему в плечи и застонала от наслаждения, оковы спали. Он подхватил ее под ягодицы, чтобы удары проникали как можно глубже. Их ритм становился все неистовее.
Аллегра изнемогала от страсти, ей хотелось вобрать в себя всего Грея, целиком. Ведь эта ночь скоро кончится. Она опять останется одна, наедине со своим горем и своей ужасной задачей. Аллегра упивалась каждым мгновением своего мимолетного счастья. И когда ее тело, превратившееся в клубок распаленных до невозможности желаний, забилось в конвульсиях от резкой, как взрыв, разрядки, сердце ее чуть не лопнуло, а из груди вырвалось глухое рыдание.
Грей охнул и содрогнулся. Все еще задыхаясь, он простонал:
– О Боже! Ты лучше всех на свете! – И с благодарностью стал целовать ее губы и щеки. Но вдруг нахмурился и снова попробовал их на вкус. – Слезы?
– Счастливые слезы, – заверила Аллегра, гладя его по щеке. – Когда я умру и предстану перед Господом, а Он захочет узнать, был ли в моей жизни миг, ради которого я пожертвовала бы спасением души, я назову эту ночь.
– Эта ночь станет всего лишь одной из многих. Обещаю, – хрипло ответил он. – С самого первого дня, когда горничные вымыли твои дивные волосы и ты явилась ко мне в гостиную, я знал, что буду от тебя в восторге. – Тут Грей лукаво улыбнулся и добавил: – А вот ты скоро будешь раздавлена. – Он с неохотой отодвинулся и сел. – Черт возьми, у тебя снова пошла кровь! – И не успела она возразить, как в руках у него оказался тазик.
– Это вовсе ни к чему, – заверила Аллегра, пока Ридли смывал кровь. Ведь он был хозяином, а она – служанкой.
– Это доставляет мне удовольствие.
И она внезапно вспомнила. Заботливо склоненная голова. Ласковые руки.
– Как доставляет удовольствие мистеру Моргану? – прошептала Аллегра.
– Как ты узнала? – вскинулся Грей.
– Я видела тебя однажды. Случайно.
Он со вздохом отодвинул тазик. Похоже, это здорово его смутило.
– Наверное, глупо играть такую роль.
– Но если это дарит тебе хоть немного покоя…
– Покоя мне не дано. – Грей обреченно закрыл глаза рукой. – После всего, что я натворил.
Да что же он натворил?! Боже милостивый, неужели это правда?
– Значит, ты… – от ужаса слова застряли у нее в горле, – …значит, ты ее убил?
– Да, – кивнул Грей. – Я убил ее. А вместе с ней убил и нашего сына. – Его голос прозвучал устало и обреченно.
– Неправда! Леди Дороти сказала, что это была родильная горячка!
– Руфь умоляла меня не драться с Осборном, – покачал головой Ридли. – Она знала его с самого детства. – Он вдруг горько рассмеялся. – Но я был заносчив и упрям. Господи помилуй, ведь я мог замять ссору. Я мог проявить милосердие. Я знал, что им движет зависть. Он завидовал моему богатству. Как раз перед этим Осборн потерял все деньги на Бермудах. – Грей обратил на Аллегру полный боли взор: – Она молила меня на коленях… С огромным животом, в котором носила наше дитя… Боже, Боже! Кто знает, отчего человек избирает тьму вопреки свету? Но он оскорбил меня… моя честь…
– Ох, Грей! – Аллегра не выдержала и обняла его.
– А после того, как я убил Осборна… – Он вырвался из объятий, словно не считал себя достойным их. – Руфь призвала меня, все еще содрогаясь от потуг, и вложила мне в руки моего мертвого сына. Она непременно желала, чтобы я прикоснулся к нему, к этому несчастному малышу. Сказала, что желает воздать мне по заслугам и заставить страдать так же, как страдала она. – От горя у Грея свело судорогой горло, и он умолк, переводя дух.
– И вот, пока я оплакивал своего мертвого ребенка, Руфь, не в силах подняться с пропитанной кровью постели, прокляла меня. И призналась, что сделала это нарочно. Потому что возненавидела меня, и мое имя, и… О Боже! – У него снова перехватило дыхание. – …И мой плод у себя в утробе!
– Нарочно?! Господи Боже, что ты говоришь?
– Я уж не знаю, какое зелье она употребила, чтобы вызвать схватки. Может быть, тебе с твоими познаниями в травах это известно лучше.
Аллегра охнула. Она не верила своим ушам. Хотя, конечно, прекрасно знала, чем должна была воспользоваться Руфь. Вытяжкой из можжевельника, смешанной с травой пролески. Мама втайне от всех не раз пользовалась этим снадобьем сама, чтобы избавиться от порождений гнусного семени сквайра Прингла. Она мрачно взглянула на Грея:
– Но почему же ты тогда твердишь, что убил ее?
– Разве непонятно? Я довел ее до этого. И у нее не оставалось иного способа заставить меня увидеть ее ненависть и ее боль, кроме как уничтожив то, чем я больше всего дорожил. – Он смахнул с глаз упрямые слезы. – Бедная, беспомощная Руфь, она не вынесла горя, которое я ей причинил!
– И под этим предлогом уничтожила плод своего собственного чрева? – все еще недоумевала Аллегра.
– Она нашла сговорчивого аптекаря, который составил ей зелье. Оно не должно было отразиться на ней – только убить ребенка. Но по всей вероятности, состояние ее было таково, что она не заметила, как приняла слишком большую дозу. И отравила и ребенка, и себя. А когда я узнал, было уже поздно. Я все же решился тайно послать за доктором. Но он только взглянул на нее и ушел. – Грей застонал. – И теперь я постоянно слышу ее голос, слышу, как она проклинает меня. И тогда мне начинает казаться, что только джином можно заглушить эти крики.
– И ты никому не рассказывал? Даже самым близким друзьям? Даже когда поползли все эти слухи? И сплетни про убийство? – Как я мог? Ведь только я был этому причиной.
Аллегра понурилась, качая головой, потрясенная как готовностью Грея взять на себя всю вину, так и ужасным поступком Руфи.
– Но это же чудовищно! – воскликнула она.
– Да-да, – кивнул он. – И я никогда себе не прощу.
– Нет! Это она – чудовище!
– Ты рехнулась? – возмутился Ридли. – Это я ее довел. Такую милую, такую безобидную женщину. Руфь же была святая! А я разбил ей сердце.
И Аллегра вдруг почувствовала смертельную ненависть к этой мертвой женщине, которая разрушила Грею жизнь. Правда, такая ненависть весьма сродни тривиальной ревности, но эту глупую мысль Аллегра тут же отбросила. Разве нормальная женщина станет убивать свое чадо только ради того, чтобы насолить супругу? И она взмолилась:
– Грей, постарайся избавиться от размышлений о том, кто и в чем виноват. Сколько можно себя тиранить? Прошлое не вернешь.
– Это я, я один виноват! – Он испуганно замахал руками, словно желая отогнать прочь ее рассуждения. – А Господь проклял меня за жестокость и сделал жалким трусом.
– Твоя вина?! Ты что же, сам влил ей в рот эту гадость? Грей, пойми, каждый из нас волен поступать по своему разумению. И она сама выбрала способ мести. Это был ее ужасный, досконально продуманный поступок. Почему ты не хочешь понять? Да, это верно, ее выбор не назовешь мудрым. Но она сама захотела убить собственное дитя, не спросясь тебя. О мертвых не принято говорить плохо, но… Да простит меня Господь, но я бы никогда не решилась на такую жестокость. А она решилась. И теперь ее ненависть просочилась даже из могилы, чтобы превратить твою жизнь в беспросветный хаос.
– Да что ты в этом понимаешь? – рявкнул Грей, тряхнув ее за плечи.
– Я понимаю, потому что твое горе пронзает мне сердце болью. Прости себя, Грей. А она пусть покоится с миром.
– Но я не имею права. Пустое ничтожество – вот как она меня назвала. И так оно и есть. Как я могу мечтать обрести покой?
– Послушай меня, Грей Ридли! – Аллегра неистово заколотила кулачками по его гулкой груди. – Как ты смеешь обзывать себя ничтожеством? Джагат Рам готов пожертвовать за тебя жизнью. Настоятель в храме при богадельне зовет тебя ангелом милосердия. Даже мистер Бриггс по-своему любит тебя. А что касается меня… До сих пор в моем сердце не оставалось места ничему, кроме жажды мести. Но ты ворвался в мою жизнь, в самую мою душу, и заставил полюбить тебя.
