«Вот полдень в сентябре – ни холодно, ни жарко…»
Вот полдень в сентябре – ни холодно, ни жарко,
Твоё отсутствие присутствует везде.
Ни радости не рад, ни жалости не жалко —
В притихшей комнате, в тоскующем дожде.
Твоё отсутствие прикинулось подругой,
Углы считает сутки напролёт,
Сидит без цели, на балконе курит,
То память штопает, то нервно петли рвёт.
Приду с работы, скрипнет дверь входная,
Вздохнёт на плечиках с цветочками халат.
Я вроде жив, но точно ли не знаю…
В потёртой чашке плёночка от чая,
На полке пыльный фотоаппарат.
Постель нагреет болью – отодвинусь,
В груди гудит, клубится скорбный ком.
Который год я множу ноль на минус —
Твоё отсутствие переполняет дом.
«Помнится было. 3×4…»
– Помнится было. 3×4
Комната, ночь, окно.
Кажется, мы друг друга любили…
– Кто его знает? Было темно.
Музыка – старенький хлорвинил…
– Тополь в окне, а в порту суда…
– Кажется, было… но с кем-то другим.
– Не было этого никогда!
Кажется, минула сотня лет,
Ты приходила сюда одна.
– Не было этого, слышишь, нет!
Тополь всё тот у того окна.
Нет ни утрат, ни пустых обид,
Музыка снова не та, не в такт,
Строчку мою внезапно знобит
Дрожью осенней в сухих листах.
– Было, всё было! В порту суда,
Комната, ночь, мы любили…
/До/Ре/Ми/Фа/Соль/Ля/Си/До/
/До/
Я сажаю цветы и слушаю народную музыку не своего народа.
Чуждо крещендо. И пока не стало совсем худо, занимаю руки, душу… и семена настурции у соседки.
Лучше смотреть в черную землю по весне, чем в опустевшие глаза в отражении окна.
/Ре/
Пора закопать то, что когда-то болело, и тогда можно будет рассмотреть само горе.
Под горой или на горе, в кобуре или на море, но точно уже скоро.
Увидеть, как оно стоит по колено в остывшем чае на мёрзлом подоконнике. Дрожит сизой плёнкой, остаётся на стенках старенькой чашки.
/Ми/
Или вертится у витрины игрушечного магазина. Хочет быть с нами.
Да мы и сами с усами тянемся к нему: приманиваемся, обманываемся и рады. Но не долго.
Становимся слепыми рабами и неуверенными рядами идём за нотами чуждой музыки, растерянно выставляя вперёд перепачканные руки, растирая по лицу родовые слезы.
/Фа/
И не сложится строфа, но откроется бесполезным глазам спасительная Голгофа.
И выкинув скелетов из шкафа, не найдя, что надеть, начнём карабкаться к подножью креста, обдирая испачканные родной землёй ладони, колени, неприкрытые животы, заплаканные лица.
Только бы избежать личной вселенской катастрофы.
/Соль/
А я тычу семена в землю, как провинившихся котят, и продолжаю рассматривать боль.
Она поднимает трубку и не решается позвонить, пишет смс и тут же удаляет. Перебирает фотоальбомы и прячет на антресоль счастье, прожитое с тем, кому уже не дойдут сообщения, кто не узнает о сотнях просыпавшихся солью, взорвавшихся воем звонков.
/Ля/
Принимает земля каждое новое семя, укладывает рядами косточки, прессует воспоминания, утрамбовывает историю, оставляет горе.
Ждёт молодого, крепкого стебля. И я жду. Вот бы посадить порядочность и доброту, но у меня только семена настурции и чуждые ноты.
/Си/
Отыщу в выкинутых на пол скелетах макси, за неимением хитона. Надену, вызову такси и никуда не поеду.
Некуда ехать, когда радость закопана в дубовой кадке на мёрзлом подоконнике.
Когда маленький стебель прорастает и тянется к некрашеному кресту. Ищет опору. И я ищу.
/До/
Я слушала музыку и сажала цветы. Теперь в тишине смотрю, как они прорастают.
Елена Ишутина
Я уеду жить в Портленд
Люблю, когда снег в Москве идёт всю ночь, отражаясь в подсветке фонарей. Приятно чувствовать себя в тепле и безопасности. А утром смотреть, как графичные силуэты деревьев выглядывают из-под снежного покрывала. Им вторит двор, словно прикрытый необъятной белой простынёй. Хочется, подобно героям Алексея Баталова и Людмилы Савельевой в последних кадрах фильма «Бег», сесть на коня и поскакать по заснеженному лесу…
Чтобы окончательно проснуться, открываю окно, беру с подоконника горсть пушистого снега и натираю им лицо. Теперь новости и кофе. А дальше звонки, переговоры, в общем, работа. И совершенно неважно, какое время года! Из подъезда в машину, из машины в офис. Уезжаешь – ещё темно, приезжаешь – уже темно. Ну что за жизнь такая пошла?
Тем временем в новостях сообщили: «30 января власти штата Орегон объявили в Портленде чрезвычайное положение. Для борьбы с эпидемией наркотической зависимости, передозировками с летальным исходом и широким распространением фентанила в штате сформирована оперативная группа».
На экране показывали хорошо знакомую мне 82-ю авеню. А на ней чёрные палатки, в которых лежали люди. Кого-то несли на носилках, кто-то… и тут сердце моё ёкнуло. Нет, не может быть. Забыв о том, что опаздываю, стала пересматривать этот репортаж ещё и ещё раз в Интернете. Уверяя себя, что ошиблась.
Понятно, что нельзя за несколько секунд узнать в каком-то бомже своего знакомого. Хотя какой он знакомый? Когда-то я думала, что мы с Олегом вместе и навсегда. Узнала бы его даже в полной темноте…
– Почему ты не включаешь свет? – спросил Олег.
Мы были той осенью одни на опустевшей даче его родителей. Пахло мокрыми листьями и опавшей антоновкой.
– Стесняюсь, – покраснела я, но этого он не увидел. С нас, как листва с деревьев, слетала одежда…
– Ты знаешь, я когда-нибудь уеду жить в Портленд! – с воодушевлением сказал он утром, посмотрев на карту США над своим письменным столом.
– Портленд – это там, где пираты? – наивно уточнила я.
– Зай, какие пираты?! – искренне удивился он.
– Помнишь, у Окуджавы в «Пиратской лирической»:
Когда воротимся мы в Портленд,
Мы будем кротки, как овечки,
Да только в Портленд воротиться
Нам не придётся никогда.
– Ха, так в Америке целых шесть городов с названием Портленд. В разных штатах: Мэне, Техасе, Айове, Коннектикуте, Индиане.
– А шестой?
– Штат Орегон. Вот как раз туда я и собираюсь. А пиратская песня, видно, про Портленд в штате Мэн. Там музей пиратов есть!
– И откуда ты всё знаешь? Ты же не был в Америке?
– Книжки читаю!
Олег просто до мурашек мечтал уехать в США. Шёл конец девяностых. Ему в Совке было плохо, на работе не ценили, компьютеры допотопные… Ничего, думала я, перевоспитаем. Мои предки работали в МИДе, и я периодически бывала с ними за рубежом. В США, правда, тогда ещё не летала. Но четыре года мы жили в Оттаве, в Канаде. Так что представление об Америке я имела. Идиотским мне показался тогда вопрос Олега:
