– Харриет, что случилось?

Она моргнула, словно только сейчас вспомнила о его присутствии.

– Ничего, – быстро ответила она, захлопнула дневник, встала с постели и протянула тетрадь Бенедикту. – Ты ведь должен это вернуть?

Он протянул руку, но вместо того, чтобы взять дневник, нежно сжал запястье Харриет.

– Что ты там вычитала?

– Ничего, Бенедикт. Правда. – Она небрежно махнула рукой, но Бенедикт не отпустил ее, и она сказала: – Леди Аннабель описывает ссору с Рочестером.

– Тебя тревожат их ссоры? – Бенедикт покрутил головой – Харриет, леди Крейчли говорила нам, что он ее убил. Они не могли быть счастливы.

– Нет, меня волнует не ссора. – Щеки Харриет вспыхнули, и она призналась. – А примирение. – Она коротко глянула на него и снова уставилась на пальцы, обхватившие ее запястье. – Это случилось в гостиной капитана Рочестеpa… Многие… подробности очень похожи на то, что произошло сегодня между нами.

– Харриет…

Она припомнила жару, которую ощутила перед тем, как услышала ссору, и серьезный взгляд женщины на кладбище.

– С тех пор как я здесь, я видела и чувствовала много странного, Бенедикт. Неужели то, что случилось там, внизу, в комнате, бывшей когда-то гостиной, еще одно совпадение? Неужели оно затрагивает и нас?

– Харриет, не знаю, о каких странностях идет речь. Прости меня за резкость, но ты говоришь как сумасшедшая.

Смятение Харриет моментально сменилось раздражением. Она сердито посмотрела на Бенедикта.

– Поступки людей, живших за несколько десятилетий до нас, – продолжал он, – не влияют на наши поступки. Во всяком случае, не в том смысле, в каком ты думаешь. Я мечтал о тебе с нашей первой встречи, и совсем не потому, что меня заставили призраки умерших любовников.

– Но это та же самая комната…

– Да к черту эту комнату, Харриет! – резко воскликнул Бенедикт, совсем не ласково вырвал из ее руки дневник и швырнул его на бюро. Потом взял Харриет за локти и привлек к себе. – Я и сейчас хочу тебя так же сильно, как тогда, а мы далеко от этой проклятой гостиной.

– О! – произнесла Харриет, увидев наконец огонь, пылающий в его темных глазах.

– А теперь, если ты будешь так любезна и избавишься от этой ночной рубашки, – Бенедикт вскинул бровь, – я докажу тебе, что говорю правду.

И отпустил ее руку, предоставив возможность пожелать ему спокойной ночи.

Харриет стянула через голову ночную рубашку. Одетая только в тонкие муслиновые панталоны, прилипшие к бедрам и ягодицам, Харриет стояла, выпрямив спину и вздернув подбородок.

Пальцы Бенедикта, легкие, как золотистое свечение камина, пробежались от шеи до ложбинки между грудями. Сердце Харриет колотилось, грудь вздымалась и опускалась в такт с прерывистым дыханием Бенедикта. Он провел пальцами по ее животу, Харриет шумно втянула в себя воздух и хихикнула, потому что ей стало щекотно. Бенедикт улыбнулся.

– Харриет. – Он произнес это голосом человека, умоляющего о глотке воды посреди пустыни. Его губы коснулись ее лба, а потом он поцеловал ее в закрытые глаза.

Харриет пронзила сильнейшая дрожь.

На этот раз они шли к наслаждению совсем не с такой стремительностью, как тогда. Прикосновения Бенедикта – то, как он гладил раскрытой ладонью ее живот, как едва прикасался языком к шее между мочкой уха и ключицей, – наводили на мысль, что он владеет всем временем мира. Не один раз – и даже не дважды – Харриет хотелось зарыдать от желания. Она нетерпеливо двигала ногами, но он только посмеивался ей в грудь и наказывал легким покусыванием соска. Он подводил ее к самому краю изысканного освобождения так часто, что она готова была заплакать, и наконец начал действовать. Бенедикт повернулся, потянув за собой Харриет, и одним движением бедер и коленей сделал так, что она оказалась на нем верхом.

Эта поза была знакома Харриет – она видела ее в той самой знаменитой книге.

Харриет решила, что теперь наконец положит конец мучительной игре, в которую играл с ней Бенедикт, но, посмотрев на него сверху вниз, поняла, что теперь может начать собственную игру. Она едва шевелила бедрами, и его руки, нежно обнимавшие ее груди, скользнули назад, за спину, несильно впившись в нее ногтями.

Бенедикт сумел сесть и начал покрывать лихорадочными поцелуями ее шею. Харриет откинула голову назад. Его жаркое дыхание и язык причиняли сладкие муки.

– Бенедикт… – услышала Харриет задыхающийся стон и с изумлением поняла, что это сказала она сама.

Она толкнула Бенедикта в мускулистые плечи, так что он снова упал на подушки, и заставила себя терпеливо дожидаться пика наслаждения. Она видела напрягшиеся мышцы у него на шее, мелкие бисеринки пота над верхней губой… Их Харриет слизнула языком, и Бенедикт впился в ее губы коротким, но страстным поцелуем. Она медленно двигалась, проводя ногтями по его груди, и наконец почувствовала, как он дрожит.

– Черт побери, Харриет! – проскрежетал он сквозь стиснутые зубы, и слова эти прокатились по всему ее телу. – Ты что, наказываешь меня?

Харриет расхохоталась, как – в этом она была уверена – какое-нибудь распутное создание, наслаждающееся мучительным удовольствием.

Услышав ее смех, Бенедикт пробормотал ругательство, от которого Беатрис Пруитт упала бы в глубокий обморок. Не в силах больше выдерживать эту пытку, Бенедикт схватил Харриет за талию и заставил двигаться в нужном ему ритме. Его тело приподнималось навстречу ее телу, и это было чересчур. Агония, Пот блестел на обоих телах, огонь разгорался глубоко внутри Харриет, и тут настал миг, когда они одновременно достигли пика.

Харриет не рухнула, хотя волны наслаждения прокатывались по ее телу снова и снова. Она смотрела в лицо Бенедикта и видела в нем то же самое наслаждение-боль, что чувствовала сама, видела, как он медленно возвращается на землю, словно спускается с луны. Когда его глаза открылись, Харриет показалось, что она сейчас утонет в этой темной глубине. И тогда Бенедикт улыбнулся.

– Харриет, – произнес он, – ты великолепна.

– Спасибо, – широко улыбнулась Харриет.

Когда Харриет с Бенедиктом вошли, человек за столом поднял на них глаза, увеличенные в три раза толстыми линзами очков. Словно очков ему не хватало, он сжимал в шишковатом кулаке увеличительное стекло. В другой руке человек держал стальной пинцет с такой осторожностью, как будто это было яйцо малиновки.

Вывеска на коттедже гласила: «СЭВИДЖ, РЕМОНТ ЧАСОВ И МЕЛКИХ МЕХАНИЗМОВ».

На вошедших обрушилось тиканье не меньше дюжины механизмов, а также громкие щелчки, наводившие на мысль о больших напольных часах. На книжной полке стояли не книги, а самые разнообразные часовые механизмы – от бронзовых статуэток до тяжелых каминных часов. Перед полками на небольших кусках бархата лежали часы карманные – в основном без цепочек, а какие-то и без циферблата.

– Хотите что-то починить или ищете подержанные часы в хорошем состоянии? – Человек за столом говорил громко, привыкнув к тому, что нужно перекрикивать тикающие механизмы.

– Ни то ни другое, – ответил Бенедикт и представил сначала Харриет, а потом и себя. – Нам нужна информация.

– О починке часов? – Старик аккуратно положил увеличительное стекло и пинцет и, мелко дрожа, встал из-за стола.

– О Сэвиджах, впервые открывших эту мастерскую.

– Вы их родственник? – спросила Харриет.

– Нет. – Часовщик наконец выпрямился, и его коленки издали звук, похожий на тиканье часов. – Я Фейгин Осборн. – Он протянул руку, и Бенедикт, поспешно шагнув вперед, пожал ее, чтобы не заставлять старика делать лишние движения. – Приятно познакомиться. – Он поморгал совиными глазами. – Должно быть, лет пятьдесят прошло с тех пор, как я купил эту лавку у вдовы Сэвиджа. Просто вывеску с именем сохранил. Вы знаете, что он был знаменитым?

– Да, – начал Бенедикт, но тут же замолчал, потому что старик замахал рукой с изуродованными артритом пальцами.