И тут Штирлиц чуть опять не спалился. От этого взгляда хотелось сбежать. Казалось, он видит душу. Бывают такие люди, которые могут так посмотреть, что, даже не имея грехов за душой, хочется признаться в убийстве Кеннеди. Нет, это не колючий взгляд, это взгляд в твое нутро. Может быть, у меня такая реакция на нее из-за того, что ее глаза были разных цветов, синего и зеленого. Такой феномен редок, но он есть. Я смотрел на Руяну, словно пригвожденный, не смея дышать. Этот момент длился всего пару секунд, но мне показался вечностью.
Почему я так реагирую? Даже если она скажет, что я не ее сын, что изменится? На крайний случай я просто сбегу, куда глаза глядят. Не убьют же меня, в конце концов!
Руяна вскочила и опрометью кинулась в мою сторону. Не зная, как реагировать, я застыл, будто парализованный. Мать Ларса вцепилась в меня и прижала к себе, всхлипывая и бормоча что-то о своей вселенской любви ко мне. Со стороны, наверное, это казалось милым. Маленькая пожилая женщина прижимает дылду сына к груди, баюкая его голову. Я откровенно растерялся. Не привык к таким проявлениям эмоций. В наше время мы стараемся не показывать свои чувства.
Отодвинув Руяну, меня схватил в охапку Радомысл. Он сжал меня, словно тисками. Позабытая полузажившая рана дала о себе знать резкой болью. Полустон-полувсхлип из моего горла стал триггером к воинственной атаке Руяны, освободившей меня от этого косолапого медведя, по недоразумению названного моим дядей.
Посмеиваясь над Руяной, отец с дядей отдали мою судьбу на милость матери-наседки и дружно направились домой. Руяна, осмотрев мою тушку на скорую руку, повела меня за ними. В доме отца юные девушки вовсю накрывали праздничный стол. Гостомысл с Радомыслом уже сидели за ним на почетных местах. Мать заставила снять рубаху и обработала заживающую рану вонючей мазью из какого-то горшочка. За все время встречи с новыми родственниками я не проронил ни слова.
– Рассказывай, как ты выжил, – брякнул Радомысл, когда мы с Руяной присоединись к ним.
Отец поперхнулся чем-то. Мать начала стучать Гостомысла по спине. А я сидел с раскрытым ртом. Просто дядя поймал меня в тот момент, когда я подносил ко рту аппетитно пахнущую гусиную ножку. Отец, справившись с кашлем, отобрал мою еду и начал усердно работать челюстями.
– А нечего рассказывать. – С сожалением проводив взглядом уплывающее от меня мясо, я приготовился к давно назревающему допросу.
Если до сего момента я был под крылышком Умилы, не позволявшей, видимо, отцу и всем остальным расспрашивать меня, то сейчас я остался один под перекрестным взглядом трех моих новоиспеченных родственников.
– Брат сказал, что ты все забыл, – не унимался Радомысл.
– Да. Такое бывает, когда головушкой бо-бо, – попробовал я перевести в шутку серьезный тон дяди.
– Бо… Что? – не поняла Руяна.
Ох уж эти сленговые трудности. В мое время было проще изъясняться.
– Во время сражения я был тяжело ранен. Как погибли братья – я не видел. Видел только уже мертвого Сигурда. Была качка. Корабли были в абордажной сцепке. Меня выкинуло за борт волной. Наверное, в момент падения я ударился головой. Очнулся я уже здесь.
Гнетущая тишина позволила перевести дух и схватить вторую гусиную ножку. Усердно жуя, я украдкой наблюдал за моей новообретенной семьей. Отец ел, делая вид, что все в порядке, но вертикальная морщина между бровями становилась все отчетливее. Мать уставилась в центр стола, возможно, представляла сказанное мной. Дядя же продолжал сверлить меня взглядом, будто я его обманываю.
– И много ты успел забыть? – Дядя пристал, как банный лист.
– Не знаю. Иногда кажется, что ничего не знаю, а иногда бывают моменты, когда знаю больше, чем кто бы то ни было.
– Это как?
– К примеру, я знаю, что нужно напасть на Гунульфа раньше. Не через полгода.
– А это в тебе нетерпеливый воин говорит. Ты хочешь отомстить за братьев.
– За его голову назначена награда. Одного лазутчика поймали, но Ларс его отпустил, добрая душа. – Гостомысл вмешался в беседу.
– На тебя покушались? – Руяна вскочила.
– Да сядь ты. Жив он. Видишь же, перед тобой он, – осадил отец Руяну, которой пришлось осознать сказанное и смущенно сесть на лавку.
– Все нормально, – успокоил я мать, – я отпустил мальчишку, который ничего мне не успел сделать. Зато отправил через него послание Гунульфу со смыслом, что моя голова чего-то стоит, а за его головушку и ломаного гроша никто не даст. Чтобы разозлить его. Человек в гневе совершает глупые ошибки. Пусть делает их.
Братья переглянулись.
– А он хорош. Может, еще раз стукнуть по головушке, дабы было у него это… Как ты сказал? – кивнул в мою сторону дядя. – Бо-бо? Так? Давай-ка я тебе сделаю это бо-бо, прибавлю умишка.
Дядя потянулся в шутливом намерении дать мне затрещину.
– Я сейчас сама кое-кому устрою эту бу-бу, может, не будешь свои культяпки в сторону моего сына тянуть, пресноплюй#1 неугомонный, – с угрозой в голосе сказала мать.
Посмеявшись, Гостомысл и Радомысл пришли к мнению, что все должно быть в меру, поэтому членовредительством сегодня заниматься не нужно. Попытки повернуть разговор на мое предложение о разведывательной вылазке в стан врага попросту игнорировались. Нужно придумать что-то другое.
Можно было бы просто сбежать, но тогда у отца не будет повода позвать Рюрика. Ведь наследник есть. И меня будут искать. А я не хочу жить остаток жизни, оглядываясь назад.
Отужинав, я собрался к себе. Руяна поцеловала меня в лоб, банально схватив рукой за кончики волос, потянув их вниз и таким образом нагнув мою голову. Хитрая женщина. Проводив меня строгим, но любящим взглядом, он отпустила меня на волю. Ее разноцветные глаза были полны материнской любви. Выскочив из родительского дома, я с внутренним ликованием о закончившемся испытании «родственниками», потопал к своей избушке. Дома я в который раз обратил внимание, что кто-то периодически убирается здесь, разжигает печь на ночь и оставляет корзинку с едой возле теплой стены печи. Либо это домовой, либо у меня есть помощник по хозяйству. Надо будет завтра узнать у отца.
Умывшись и раздевшись, я лег в постель. Мысли мешали спать. День был насыщенный. Отъезд сестры, обнаружение «погребного богатства», знакомство с матерью и дядей – очень обильный на эмоции день. Немного повертевшись, я начал засыпать, как в дверь постучались.
Стук был тихим, мне даже показалось, что я ошибся, и мне послышалось что-то не то, но он повторился. Вооружившись мечом, я подошел к двери и слегка приоткрыл ее, отступая назад.
– Ларс, баляба, признавайся, ты все забыл или что-то все же помнишь? – ворвался дядя Радомысл. – Погребок наш цел? Ничего не пропало?
Вот же упрямый мужик. Забыл – не забыл. Пристал же с этой амнезией. Немного переварив фразу дяди, до меня дошла смысловая нагрузка предложения о моем погребе. Умила же сказала, что это мои ценности, этот ушлый тип назвал их «нашим». Что здесь происходит?
– Рассказывай все, дядя. – Нужно разузнать у Радомысла «белые пятна» биографии Ларса. На фоне той нескромной картины они должны быть выяснены. Кошмар. Отвратительное жонглирование понятиями.
И дядюшка поведал интереснейшую историю. Оказывается, Ларс и Радомысл утроили схрон теперь уже в моем подвале. Они, скажем так, замутили бизнес. С набегов моих братьев и разбойничьих походов Радомысла откладывались не только средства, но и богатства для дальнейшей продажи. Как сказал дядя, Ларс грезил походом на Царьград, он же Константинополь, он же Стамбул в моем времени. Они надеялись на вырученные средства нанять и организовать войско, способное взять столицу Византии. Что интересно, Гостомысл догадывался о схроне, по крайней мере, так считает дядя. Когда я поинтересовался о происхождении картины с эротическим содержанием, он с легкой ухмылкой назвал ее добычей, взятой у римской когорты. Радомысл, естественно, понял, что я был в подвале.
Дядя все это рассказывал, попутно открывая подвал. Я с ним спускаться не стал. Убедившись в сохранности сокровищ, он поднялся и сообщил о скором собрании племен. Через несколько дней союз племен, возглавляемый Гостомыслом, проведет собрание, которое официально решит вопрос о походе на Гунульфа и дальнейших действиях по расширению торговли. Там, по предположению Радомысла, будет решаться и вопрос о возможном походе на юг для будущей торговли с Византией.
