Когда ее брат пришел после той злосчастной битвы, когда погибли братья Ларса, он гордился свершенной местью, которая длится годами между Улофом и Гостомыслом. Когда выяснилось, что Ларс выжил, Гунульф поклялся Одином, что уничтожит семя Гостомысла, то есть меня. Эстрид предложила отцу убить Ларса, а тот сказал, что честь убийства наследника Гостомысла принадлежит Гунульфу. Эстрид поругалась с отцом, он всегда выделял старшего сына среди своих детей. Я так понимаю, в этом он похож на отца Ларса. Эстрид ушла из храма и убежала из дома. Теперь она здесь для того, чтобы убить меня либо спасти от гибели. Если с первым – понятно, то со вторым – большие вопросы. Какой мотив у Эстрид идти против отца и брата, помогая мне? И пока я не пойму – доверять ей не следует. Она согласилась в разумности моих умозаключений, предложила взять с нее клятву верности, своеобразную присягу вассала перед сюзереном. Не знаю, на что повлияет эта клятва, но в этом времени к словам, данным богам, относятся трепетно. Есть подозрение, что ссоры с отцом и братом были часто, а основной мотив помощи мне предстоит еще узнать. Также она сообщила о наличии драккара с наемниками недалеко от пристани Хольмгарда. Двенадцать человек наняты на три месяца. Эти люди теперь тоже в моем подчинении на этот срок.

Уже на рассвете Эстрид поклялась богами, что будет служить мне верно и преданно, а я взамен обязан охранять ее жизнь от посягательств со стороны ее врагов. Хитроватая клятва, но я ее принял. Что с ней делать дальше, я не знаю. На первое время отправил обратно на судно, подробно расспросив, где оно находится. Сказал, что через пару дней прибуду. Эстрид предложила называть ее Эса. После чего вышла за дверь и буквально испарилась. Я же говорю – профи. Видимо, то, с какой легкостью я ее поймал, впечатлило ее. Это время уважает силу. Не объяснять же ей, что мне просто повезло. Но и доверять ей я не собираюсь.

Что-то я больно добрый. Мальчишку – неудачника-покусителя на мою тушку отпустил, дочь и сестру своих врагов – туда же. Нужно забыть догмы и правила двадцать первого века и жить в текущем времени. Здесь пощаду могут принять за слабость, а возможно, и за трусость.

Попытка вздремнуть получилась не очень хорошо. Часа через два пришлось вставать, умываться и топать к отцу. Нужно убедить его отправить меня в разведку к родственникам Эсы. О ней лучше никому не говорить. Она поможет мне инсценировать смерть Ларса.

Наверное, самое тяжелое в моем попаданстве – это столь ранние побудки. Сейчас часов пять-шесть утра. Рань, от которой тошнит просто. Городок кипел жизнью. То тут, то там слышались разговоры, окрики и ругань. Пахло сыростью от реки и навозом. А! Это коров ведут на пастбище. С детства не чувствовал это амбре. Еще с тех времен, когда к бабушке и дедушке в деревню на каникулы ездил, помню незабываемый «аромат» коровьих лепешек. Из-за этого запаха как-то отказался пить коровье молоко, которое было очень вкусным, но психологически было тяжело воспринимать хороший продукт от животных, производящих навоз. Выверт подросткового мозга. Но ремень деда, а точнее, щелчок ремня вмиг вставил шестеренки на нужное место. И пил я молоко за милую душу, характерно причмокивая от удовольствия.

Улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям, я дошел до дома родителей. Руяна с ходу взяла меня в оборот, впихивая завтрак. Отец, посмеиваясь моим попыткам убедить маму в том, что я уже не маленький, подкладывал мне свою еду в те моменты, когда думал, что ни я, ни Руяна не видим его телодвижений. Есть подозрение, что не только мать терроризирует меня обильной едой.

Кое-как покончив с завтраком, мы с отцом остались одни. Он, понимая мой настрой на серьезный разговор, предложил прогуляться верхом. Как оказалось, ему надо было направиться на важную встречу возле озера. Гостомысл решил убить двух зайцев: и меня выслушать, и дела свои сделать.

Ни разу не ездил на коняшках. Впечатление захватывающее. Ничего сложного в управлении лошадью нет, но со стороны я, наверное, смотрелся как мешок с картошкой. Гостомысл насвистывал незамысловатую мелодию. Мы трусцой поплелись в сторону озера. Позади два варяга сопровождали наши бренные тушки.

Природа здесь – это предмет особого разговора. Хвойный лес, обступающий нас, заставлял дышать полной грудью. Одуряющий сосновый запах, смешиваясь с влажностью близкой реки, оседал в легких покрепче любого табака. Шум дикого зверья, отчасти непуганого, удивлял звонкостью и разнообразием. Как и любому жителю двадцать первого века, меня поражала какофония в дикой природе этой эпохи. В современном мире не осталось нетронутых уголков с такой концентрацией естественности, как здесь, по крайней мере, в европейской части России.

– Ладно, рассказывай. Вижу же, что гложет тебя что-то, – прервал свою песенку отец.

– Не сказал бы, что гложет, но хотел бы тебя попросить…

– Кстати, – прервал меня Гостомысл, – как поживает твоя подруга?

Я немного растерялся. О чем это он? Может, старик на старости лет с катушек съехал, причем на этой самой лошади? Отец ухмыльнулся, искоса на меня поглядывая.

– Вчера из твоего дома выбежала дивная девица. Говорят, бежала, словно лань от волка спасалась. – Гостомысл заговорщицки подмигнул.

– Я не знаю, о чем ты, отец. – Не буду же я ему рассказывать, что на самом деле произошло вчера.

– Да ладно, – хлопнул он меня по плечу, – дело молодое, только ты это, – он покряхтел, – не переусердствуй. А то всех девок распугаешь, волчок ты дикий.

Отец заржал громче коня, на котором ехал. Очень смешно. Обхохочешься. Если бы у меня вчера было бы чуть меньше везения, то мое сегодня могло и не наступить. Вот так-то, папаня. Но этого я тебе не скажу. Пусть Эса будет моим джокером в рукаве.

– Ты спрашивал, что меня гложет, и тут же перевел тему. Итак, я хотел…

– А вот и озеро. Не хочешь охладиться? Вода хорошая, теплая.

Он серьезно? Зачем спрашивал тогда про то, что гложет? Или это такая тактика выведения меня из себя? Ужасный характер у батюшки Ларса.

Тем временем мы спешились, и отец пошел к берегу, по пути снимая рубаху. Раздевшись, он вбежал в воду, словно таран в крепостные ворота.

Я решил поддаться его примеру и, не успев снять рубаху, получил чем-то тяжелым по спине. Меня опрокинуло на землю какое-то чудовище. Оно было буро-волосатым и облеплено деревянными ветками.

– Ларс, баляба, теряешь реакцию, – прогудело чудовище. – Чего уставился, дурень?

Я ошалело пялился на комок разговаривающей шерсти. Чудовище оказалось в некоем подобии маскхалата. И звали его Сокол. Как пояснил подошедший отец, Сокол был лазутчиком словенского племени. Жил он на берегу озера Ильмень. Высокий, жилистый, с незаурядной внешностью, но очень живым и все подмечающим взглядом. Лицо незапоминающееся. Волосы коротко стрижены. Руки, правда, словно лопаты – большие, широкие.

Он – идеальный разведчик. Почти. Рост подкачал. Гостомысл пригласил Сокола и поведал ему мое желание сходить на разведку к Гунульфу. Мне наконец-то стал понятен смысл маразматического поведения отца. Он изначально знал, что я хочу от него, и откровенно измывался над моей реакцией. Вот ведь старый прохвост!

Сокол удивленно реагировал на то, что говорил Гостомысл, не понимая, зачем мне объяснять прописные истины. Известие, что я потерял память, его очень расстроило. Мне кажется, что Ларс и Сокол были в хороших, дружеских отношениях. Сокол схватил меч и потребовал от меня того же. На мой недоуменный взгляд отец ответил, что Ларс – ученик Сокола.

Сокол гонял меня по ильменскому берегу минут десять. Я получил множество ушибов и порезов. Мне нечего было противопоставить ему. Я махал мечом будто дубиной. Много нового я узнал от Сокола и по поводу своих способностей. В частности, живописное описание мест, из которых растут мои руки, убедило в могучести русского языка в этом времени. В какой-то момент я разозлился и начал двигаться в тренировочном бою, не раздумывая, на автомате. Я так понимаю, что это во мне проснулась мышечная память Ларса.