Школьные годы мои проходили уже в Крыму и обошлись без походов в гости. Я жил уже с матушкой, а она никого и не знала в этом городе. Город назывался торжественно – Сим-фе-ро-поль – и во всём уступал Свердловску. И домов красивых многоэтажных мало, и транспорта никакого. Вместо грузовиков по улицам шли хмурые дядьки с тачками, на которых развозили с рынка картошку в мешках и свёклу в авоськах. Местный школьный дресс-код резко отличался от уральского. Вместо пальто с меховым воротником носили ватнички, а вместо ботинок с галошами – только галоши на бурки или шерстяной носок. Зимнюю шапку имел только я один. Это не нравилось моим одноклассникам, которые срывали у меня шапку с головы и играли ею в футбол…
В студенческие годы я уже сам принимал гостей, правда, незваных, но для меня приятных, студентов-одногруппников. Они были такие голодные. Я как-то и не думал об этом. Об этом догадывалась моя матушка и всегда их угощала. Ели они всё: и борщ со сметаной, и вареники с капустой. Потом бренчали на моей гитаре, пиликали на моём аккордеоне и расходились, кроме одного. Тот засиживался допоздна и умудрялся остаться ночевать, ссылаясь на перспективу заблудиться в незнакомом ночном городе.
Моя врачебная деятельность включала в себя необходимость заходить случайно в гости к сотрудникам. Не имея такого опыта, я не приносил в их дома гостинцев детям и цветов хозяйкам… Мне это обычно прощали, хотя я сам себя не одобрял. По-моему, хороший гость тот, кто приносит гостинец и долго не засиживается. Но выбраться из застолья уже было проблематично. Я молча сидел и страдал. Анекдотов я не знал, да на меня особого внимания никто и не обращал. Приглашали в компании с культурными программами, танцами, играми, песнями. Иногда и сам я пел под гитару, подражая Высоцкому. Выходило неплохо. И это получало одобрение. Мой друг так хотел слушать Высоцкого, что уговорил меня записать на магнитофоне пять его песен. В подвыпившей компании их принимали за оригинал. Я даже (с годами, конечно) освоил два-три тоста, если их вынуждали произносить, но сам не высовывался.
Я осознавал, что друзья нужны, а чтобы ходить в гости редко, я решил искать друзей в далёких странах. Больше других меня интересовали Италия и Америка. Привлекали итальянские песни и американский джаз. С годами я обрёл там друзей и даже обрастал «друзьями по переписке». На итальянском это звучало красиво: «амико пэр корриспонденца». Одноклассница по художественной школе Лариса носила с собой карманный «Русско-итальянский разговорник». Она (всем на зависть) произносила красивые фразы типа «куанто коста уна камичетта». Никому в руки словарик не давала, несмотря на просьбы. Однако я догадался, что она спрашивала цены на блузки и чулки… Вдруг окажется она в Италии… Я подумал, что если там окажусь, то мои темы будут иными. Ну никак не чулки, а, скорее, джинсы.
Я сходил в библиотеку, взял словарь (а давали его только в читальном зале) и написал письмо в газету «Паэзе Сэра», что хочу иметь друга в Италии, вести с ним переписку и когда-нибудь побывать у него в гостях, что было очень маловероятно. Через двадцать дней я получил аж шесть предложений вечной дружбы. Это были просто классные ребята! Три миловидные девушки: Сандра, Адриана и Августина Кристина; два весёлых парня: Луиджи и Филиппо; и Паскуале, мужчина пятидесяти двух лет. Они сразу же прислали мне удивительные открытки. Я понял: Италия – самая прекрасная страна и люди там живут хорошие и дружелюбные!
Самой молодой барышне было тринадцать лет, но она уже исповедовала идеи социалистов, как и две другие, впрочем. Парни были коммунистами, а мужчина – коммунистом и антифашистом в годы войны. Он писал, что вначале фашисты в Италии были даже прогрессивны, много говорили в речах своих о народном благе и всеобщем равенстве, а вступившим в их партию давали благоустроенные квартиры («казе пополаре»). Это были многоэтажки без архитектурных излишеств. Потом начались войны, и моего нового друга Паскуале отправили с батальоном в Албанию. Стрелять в мирных албанцев весь батальон отказался… Часть расформировали и вывезли в теплушках подальше от юга на север, в Прибалтику. Конвоировали уже немецкие фашисты. Попытки побега пресекались стрельбой на поражение. Друга Паскуале ранили в шею. Рана гноилась и не заживала. Держали всех в бараках концлагеря под Ригой и гоняли на работы в леса. А когда он уже свалился и не мог работать, оставили умирать в отдельном бараке, без воды и еды. Война грохотала уже рядом. Освободили всех советские войска. Паскуале, еле живого, отправили в госпиталь в Киев, лечили почти полгода и потом, уже здорового, отправили домой, в Италию, в солнечную Апулию, в «апельсиновый рай» («парадизо аранчато»).
Обе девушки оказались неаполитанками, а третья – из Флоренции. Их письма были интересными, а открытки – просто восхитительными… И рыбацкая гавань Санта-Лючия, и набережная Караччиоло, и двуглавый Везувий на голубом горизонте, и Музей изящных искусств под лазурным небом Флоренции…
Художница Лариса исчезла навеки вместе со своим разговорником. Потом уже матушка моя призналась, что та приходила дважды, но узнала, что я уехал на учёбу в Ленинград. Говорить на итальянском языке мне было не с кем, хотя бы и о ценах на шмотки.
Уже через год ко мне в гости приехал Паскуале. Он купил туристический ваучер на четыре дня в Крым. Здесь он сразу всё переиначил и вместо Ялты остановился в Симферополе, а вместо экскурсий на южный берег запросил экскурсию в колхоз. Это для него было важнее. Он сам руководил фермой в Апулии, где нанимал батраков и выращивал мандарины-клементины и маслины, причём на экспорт. И мы отправились в гости в колхоз имени Жданова Симферопольского района. Машину нам дал «Интурист», что было оплачено ещё в Италии, а переводчика не нашлось, и я сам стал колхозным переводчиком. Это оказалось делом нелёгким, но я справлялся или так вроде выходило. Язык тогда я знал слабовато, но не подавал виду. Как говорили у нас в армии, «держал морду лопатой».
Председатель колхоза (Паскуале называл его «синьор президенте») два часа водил нас по полям и амбарам, показал и свой винзавод, где выпускали яблочный сидр в больших бутылках с толстой пробкой, с обёрнутым фольгой горлышком. Потом было обильное застолье с непременной русской водкой на столе. Паскуале и ел мало, и совсем не пил, а пробовал вино губами. Одобрительно кивал головой, хвалил, но не пил, даже после тоста «за дружбу Италии и СССР». На прощание ему подарили бутылку сидра. Паскуале обещал её откупорить, когда я приеду к нему в гости…
А случилось это через год. Пролетел этот год в хлопотах о заграничном паспорте и визе в Италию. Конечно, друзьям-товарищам я ничего не сообщал. Осторожничал, опасался «тайных доброжелателей» и анонимок «куда надо». Первый шаг – поход к начальнику паспортного стола с вопросом «что делать». Строгая дама-полковник мне всё объяснила. Первое – это приглашение оттуда, заверенное в местной полиции. Второе – нужна характеристика с места учёбы. Три подписи должны её заверить: секретарь комитета комсомола, секретарь партийной организации, ректор института.
Все характеристики я всегда сочинял сам себе. Никто не соглашался их писать, но соглашались подписывать, намекая на сувенир «оттуда». Сразу подписал секретарь комсомольский, мой однокурсник. Партийный секретарь велел привести к себе комсомольского. На очной ставке тоже подписал. Ректор мрачно прочитал мою характеристику и сказал, что не подпишет никогда. Я не сдавался: итальянский коммунист приезжал ко мне, а я не могу? Почему и есть ли такой закон? Он тоже не сдавался. Всё-таки ректор. Позвал моих подписчиков, а меня выставил за дверь. Кричал он там громко и грозно. Грозил им всеми небесными карами, если я не вернусь оттуда. Я стал уже терять надежду, но услышал голоса подписчиков: «Он честный!», «Он надёжный!», «Он вернётся!» Меня позвали в кабинет и дали подписанную характеристику. Секретарша крикнула вслед о необходимости печати, я дал ей поставить печать и убежал.
Следующий шаг заключался в заполнении бланков и анкет с заявлением от Крыма в столицу СССР. Выдержал и это. Выдержал даже истерику дамы-чиновницы в нотариальной конторе, где надо было заверить перевод приглашения с итальянского на русский. Она кричала, что её даже в Болгарию не пустили, а она меня должна пускать в Италию, а её за это «посодють»…
