В квартире, где я оказался, все было французским: элегантный овальный стол, стулья с высокими, украшенными резьбой спинками, игривые маркизы на окнах. Галатея поймала мой взгляд и улыбнулась:

– Мы обе – франкофилки…

Она посадила меня на старинное и не очень удобное канапе и поправила цветы в вазе на столе.

– Чай? Кофе?

– Если не трудно – кофе. Он у вас хороший?

– Колумбийский, – в медовых ее зрачках сквозили любопытство, легкая усмешка и, как мне показалось, даже шаловливый вызов.

Кожа у нее была белая-белая, и медные завитки волос лишь подчеркивали это. В нежных ушах висели крупные, от хорошего дизайнера, серьги. Они колыхались при каждом ее шаге. Галатея прошла на кухню. Я, не отрываясь, глядел на ее ноги. Она появилась минут через пять с подносом в руках. На нем стояли две музейного вида просвечивающие темным кофе чашки в таких тонких блюдцах, что казалось, они сделаны из папиросной бумаги.

– Вы делаете для земляков великое дело, – поспешил я отдать ей должное и перевел взгляд на ее ноги.

От их длинной и стройной наполненности я почувствовал резь в глазах.

– Когда страна и все мы в таком положении…

Ну не могла она не заметить моего взгляда. Он, как ртутью, был налит либидо. По-моему она чувствовала это далее не глядя на меня. Ногами. Бедрами. Низом живота.

Расставив на столе чашки с кофе, Галатея села сама, спрятав ноги под стол. В общем, мне даже стало как-то неудобно, и я стал оглядывать комнату: приличия есть приличия.

– Довольно удачная репродукция, – кивнул я в сторону противоположной стены. – Писарро?

Галатея улыбнулась и кончиком языка облизала нижнюю губу. Резь в глазах не проходила.

– Да нет – оригинал, – слегка улыбнулась она.

– Ничего себе! – присвистнул я.

Она задорно вздернула брови:

– Тетка моей приятельницы, она же и босс – фрау Гастнер, – француженка. Обожает импрессионистов и терпеть не может швейцарцев. У нее еще шесть полотен в банке.

– Фантастика! – воскликнул я. – Где я нахожусь?

– У фрау Гастнер, – улыбнулась Галатея, – для этого есть свои основания. Ее муж был банкиром. А детей не было. И когда он умер, родственники решили прибрать все к рукам. Они объявили фрау Гастнер недееспособной и стали добиваться опеки над ней.

– И как же она отвертелась, если не секрет?

Галатея насмешливо пожала плечами:

– Швейцарцы – скуповаты, а фрау Гастнер отвалила адвокатам столько, что уже просто невозможно было не выиграть дела. И к тому же вызвала свою единственную племянницу.

Мы отпивали густой и тягучий кофе. Но вкуса я почти не чувствовал.

– Старая истина – скупость всегда самый ненадежный вклад, – откликнулся я.

– Пожалуй, месть – понадежней, – бросила на меня быстрый взгляд Галатея. – Фрау Гастнер прожила еще восемь лет и только и делала, что портила кровь родственникам своего покойного мужа.

– Ей это удавалось?

– Еще бы! Она каждый месяц-полтора летала по всему свету первым классом, останавливалась в самых дорогих отелях и не забывала про казино. И всегда с племянницей…

– Догадываюсь, что стало с наследством, – добавил я в чашку немножко сахара.

Кофе был ужасный. Эта женщина была создана для другого.

Галатея рассмеялась:

– Часть все-таки отошла к ним. Но кое-что, а этого бы вполне хватило на десятерых, осталось и племяннице.

Чуть отпив кофе, Галатея взялась за телефон. После двух звонков она положила трубку и обратилась ко мне:

– Руди, когда бы вы могли начать репетиции, если не очень откладывать?

– Только не завтра. Мне надо съездить по делам на день в Базель…

– Вы ведь на машине? Это всего двести пятьдесят километров.

– Нет, – ответил я, – предпочитаю поездом. У меня нет прав…

– Лихач? – зыркнула она на меня озорным взглядом.

– Вроде, – отозвался я.

– Если вы поедете утренним поездом, к вечеру вернетесь.

Я улыбнулся. Мне вдруг, как мальчишке, захотелось смутить ее. Увидеть, как краска заливает ей лицо. Я уставился на ее бюст и стал представлять себе, как в цепенеющую полусферу моих ладоней вкатываются ее налитые жаром и нетерпением груди. По-видимому, телепатия подействовала: Галатея поджала нижнюю губу и произнесла глуховатым, не терпящим возражения голосом:

– Буду ждать вашего звонка…

– А до этого? – спросил я жалостным тоном. – Вы ведь не оставите мужчину голодным, правда?

В ее взгляде мелькнул блик настороженности.

– Нет-нет, – поспешил я заверить, – я это к тому, что хочу вытащить вас в ресторан…

– Давайте отложим это на следующий раз, – ответила она с некоторой неуверенностью.

– Никогда не оставляю на завтра то, что могу сделать сегодня. Это мой принцип…

Мальчишеская дерзость привела к неожиданному результату: медовые зрачки заблестели озорством и насмешкой.

– У вас что, день рождения? – попыталась она отыграться.

– Нет, – притворно пожал я плечами, – просто чувствую себя здесь чужим и нуждаюсь не только в ужине, но и в сочувствии.

Она снова посмотрела на меня, но уже более снисходительно и неожиданно согласилась:

– О’кей…

– Тогда я туда и обратно на такси, и мы с вами отправимся в гастрономическое Эльдорадо.

Выскочив на улицу, я просигналил первому же таксисту и помчался к себе в пансион.

Сборы заняли всего полчаса: я летел как на крыльях. Наскоро побрившись электробритвой, я протер заново выбритую физиономию душистым кремом. Заказал по телефону такси и, надев легкое пальто, из открытых бортов которого бросался в глаза пышный белый платок, выскочил на улицу.

Шофер уже ждал. Галатея появилась через десять минут. Когда она села рядом со мной, ноздри защекотал терпкий, чуть горьковатый запах – так пахнут чуть залежавшиеся цветы.

– Вы предпочитаете французскую или швейцарскую кухню? – сразу же спросила Галатея.

– Со швейцарской я просто не знаком…

– В получасе езды отсюда есть забавное местечко. Там, в основном, – туристы. Но шале – очень уютное…

В деревянном, а-ля деревня, домике, где со стен свисали охотничьи трофеи – муляжи птиц и зверей, – чинно ужинали немецкие туристы.

Мы сели за столик для двоих у окна.

В сумеречном зале светили свечи в крупных тяжелых шандалах. В широком окне мерцала дальняя россыпь огней, теряющихся где-то в горах. Красота. Правда, как всегда в Швейцарии, – все слишком прилизанное.

Минут через десять подошел официант в охотничьем костюме.

– Фирменное фондю, – попросила Галатея.

Официант многозначительно закивал: гости знают, конечно, сами, что заказывать.

Вскоре он появился снова. Теперь – с давно вышедшей из употребления спиртовкой в одной руке и подставкой – в другой. Несколько ловких движений, и на столе возник настоящий натюрморт. Большие керамические тарелки, длинные, с двумя зубчиками вилки, бутонообразные бокалы для вина.

Что-то загадочное чудилось мне во всей этой полусказочной обстановке. Тусклые лучи света в глазах чучел. Синевато-желтые голограммы огня, переливающегося в спиртовке. Острое шипение расплавившейся магмы сыра в огромной кастрюле. Переговаривающиеся темные фигуры за соседними столиками. Эффект заколдованного царства развеял официант-охотник. В его руках плыло, блестя серебром подноса, овальное блюдо с мелко нарезанными кусочками мяса. Поставив поднос на стол, он жестом фокусника откупорил бутылку итальянского вина.

– И надолго вы в Швейцарии? – спросила моя дама, погружая деревянную вилку с кусочком мяса в расплавленный сыр.

Я почесал висок:

– Пока не получу причитающееся мне наследство.

Галатея усмехнулась:

– И у вас тоже – наследство? Поверьте, занятие не очень перспективное.

– Судя по вашему голосу…

Ее улыбка стала еще шире и ироничней:

– Швейцарцы с удовольствием берут деньги, даже очень-очень грязные: их ведь можно отмыть. Но отдавать? По своей воле?..

Больше мы о деньгах не говорили.

От вина меня несколько разморило. Я плавал в золотистом чаду ее взгляда. Женщина в сорок, как это ни избито, похожа на налившийся поздним соком персик. Ему еще недолго оставаться таким. Уже видны кое-где пятнышки переспелости: нажми, и брызнет сок. Сладкий-сладкий, тягучий-тягучий. Терпкий, но вязкий.