Затем граф, горя нетерпением узнать решение своей судьбы, резко переменил разговор.

— Позвольте узнать, дорогой профессор, — обратился он к своему собеседнику, — ужели вы с такой таинственностью пригласили меня сюда только для разговора о Луне?

— Ах, нет, нет, — с живостью воскликнул старый учёный, думая все про свое, — ведь я уже сказал вам, что, по-моему, Луна — только первая станция для путешественника по небу, — и я сегодня хотел обозреть с вами подробно не только Луну, но и другие миры планетного и звездного пространства.

Молодой дипломат слегка улыбнулся:

— Вы не поняли меня, уважаемый Михаил Васильевич, я хотел спросить вас, не сообщите ли вы мне что-нибудь по другому вопросу, столь-же интересному?..

— По другому вопросу, столь-же интересному? — проговорил собеседник графа с недоумением, — но что же может быть интереснее вопроса о Луне?

— Ах, профессор, — с нетерпением вскричал Гонтран, — конечно, астрономия — вещь прекрасная… но и любовь тоже. Вы знаете, что я люблю вашу дочь и явился сегодня к вам просить её руки.

— А, вы вот о чем! — догадался старый ученый, — Ну-с, так на это я вам скажу, что между моей дочерью и луной вовсе не такое большое расстояние, как вы полагаете, и вопросы о той и другой очень близки между собою. — С этими словами Михаил Васильевич бросил на графа загадочный взгляд.

— Конечно, — с улыбкой согласился Гонтран, вспомнив кое-что из разговора, состоявшегося раньше, — это расстояние всего 400 тысяч верст. Для астронома оно ничтожно, но для влюбленных… — и глубокий вздох прервал речь молодого дипломата.

Михаил Васильевич стоял несколько мгновений молча, погруженный в глубокие думы, затем заговорил торжественным тоном:

— Скажите мне, граф, по совести, действительно ли вы сильно любите мою дочь?

— Больше, чем самого себя.

— Но подумали ли вы, что, раз моя дочь выйдет замуж, я остаюсь совершенно одиноким. Ведь и у нас, ученых, есть сердце…

Гонтран горячо пожал руку отца Леночки.

— Если я вас понимаю, вы опасаетесь, что, с выходом замуж Елены Михайловны, вы останетесь одиноким?

— Да, и мне хотелось бы, чтобы будущий зять мой предварительно дал мне слово никогда не покидать меня.

— Так вот вам честное слово дворянина, — взволнованно произнес граф.

Старый учёный взглянул на Гонтрана.

— Смотрите, — произнес он, — обдумайте прежде мое условие, чтобы потом не каяться. Я люблю, например, путешествия, и фантазия может увлечь меня далеко…

Молодой человек не дал ему говорить далее.

— Ах, Михаил Васильевич! — вскричал он, — вы обижаете меня, думая, что какие-нибудь расстояния могут меня устрашить… Повторяю вам, я всей душою люблю m-lle Елену и готов ради неё идти хоть на край света, если бы это понадобилось.

— Даже на Луну? — спросил старый учёный, смотря на своего собеседника взглядом, в котором горел странный огонь.

Если бы Гонтран заметил загадочную перемену, происшедшую во всем виде профессора Осинова при этом вопросе, он обратил бы более серьезное внимание на его слова. Но, всецело занятый мыслью о Леночке, молодой человек пропустил их мимо ушей и воскликнул, поднимая руки к небу:

— Найдется ли где-нибудь человек достаточно отважный, чтобы победить эти безграничные пространства, проникнуть в эти неведомые миры?! Если бы рука Елены была наградою мне, я пошел бы к этому человеку и просил бы его взять меня своим спутником… Я доказал бы, что миллионы, биллионы, триллионы верст ничего не значат для моей любви!..

Произнося эти одушевленные слова, граф Фламмарион, со своим гордым видом, мужественной осанкой, блестящим взором — был действительно прекрасен.

Старый ученый не вытерпел, бросился к нему на шею и едва не задушил в своих объятиях.

Удивленный Гонтран не знал, чему приписать такое бурное излияние чувств со стороны своего будущего тестя.

— Михаил Васильевич, — проговорил он, когда старый ученый перестал наконец его обнимать, — могу ли узнать…

— Как! — воскликнул профессор, — не сказали ли вы сейчас, что за рукой Елены отправитесь хоть на Луну?

— Да, но ведь для этого надобно, чтобы m-lle Елена была на Луне…

Тогда, скрестив руки на груди и вперив в Гонтрана пылающий взгляд, старый ученый произнес:

— А что вы скажете, если этот смелый человек, о котором вы сейчас упомянули, найдётся… Если он готов взяться за выполнение трудной задачи — проникнуть, в неведомые миры?..

Молодой дипломат испуганно посмотрел на Михаила Васильевича, думая, не рехнулся ли старик, увлеченный страстью к астрономии.

— Да, — продолжал последний, — если бы, после двадцатилетнего упорного труда, непрерывных научных занятий, целого ряда опытов и наблюдений, я убедился бы в возможности на деле осуществить то чудесное путешествие, о котором мечтали столько философов и поэтов… если бы я сказал: "я отправляюсь в путешествие по звездной пустыне; кто любит мою дочь, последует за мной", — что бы вы мне на это ответили?

Услышав дикий, — как ему казалось, — вопрос Михаила Васильевича, Гонтран окончательно решил, что старик помешался. Зная, что сумасшедшие не терпят возражений, и даже самые тихие из них, встретив противоречие их идеям, впадают в неистовство, — молодой человек без колебания отвечал старому ученому:

— И вы еще спрашиваете меня об этом, дорогой профессор, после всего, что я сказал вам ранее?!.. Вы спрашиваете, последую ли я за Еленой Михайловной на Луну?!.. Не только на Луну, но с радостью готов отправиться даже на солнце.

— На солнце мы будем потом, а сначала следует достигнуть Луны, — сухо ответил отец Леночки. Затем, вперив проницательный взгляд в лицо графа и угадывая его мысли, он продолжал:

— Послушайте граф, ведь вы сейчас, в эту минуту, считаете меня сумасшедшим, — неправда ли? Вы думаете: "Вот рехнулся старик… Но, кроме мании, у него красавица-дочь… Так будем ему поддакивать, чтобы заполучить последнюю"… Так ведь? Признайтесь.

Гонтран хотел протестовать, но Михаил Васильевич не дал ему говорить.

— Нет, любезный граф, — энергично произнёс он, — не сумасшедшего вы видите перед собой… Все, сказанное мною сейчас, совершенно серьёзно. Я нарочно пригласил вас сегодня сюда, чтобы вы убедились собственными глазами, что предполагаемая известной школой астрономов неспособность Луны быть обитаемой, вследствие отсутствия на ней атмосферы, на самом деле не существует… А раз присутствие на Луне атмосферы доказано, что же оставалось мне для полного осуществления задачи, разрешению которой я посвятил всю свою жизнь? — Только найти способ перелететь пространство, отделяющее нас от Луны. После нескольких лет упорного труда я выработал наконец проект гигантской пушки и только что перед вашим приходом сделал последний опыт над изобретённым мною особым порохом, сила которого достаточна, чтобы послать снаряд до самой Луны… Все это я в подробности покажу вам… Итак, Луна способна к обитанию, и я нашел средство достигнуть ее… Что вы на это скажете?

Старый учёный говорил спокойным, уверенным тоном, и нисколько не походил на помешанного. Но Гонтран думал иначе, ему казалось, что это спокойствие — перед бурей, и он решил предотвратить взрыв ярости у своего несчастного собеседника. Поэтому жених Леночки сделал вид, что принимает слова Михаила Васильевича всерьез.

— На вашем месте, уважаемый профессор, — отвечал он, — я не занимался бы так много Луною, телом известным, хорошо изученным… Я обратил бы свои взоры на планету менее известную, но по своим свойствам более похожую на Землю. Почему, например, нам не подумать о путешествии на Марс?