Естественно, я не умер — уже теряя сознание, я знал (или правильнее сказать — чувствовал?), что продлится это недолго, и что бессознательное состояние нужно (кому?), чтобы избавить мою психику от лишних потрясений. Почему-то я знал (или опять правильнее сказать — чувствовал?), что вовсе не из-за гнусных и непереносимых испарений впал в беспамятство, а совсем по другой причине, имевшей отношение скорее к психиатрии, чем к физиологии.

Неважно. То есть, важно, конечно, но совсем не об этом я подумал, когда пришел в себя в кабине вертолета. Я лежал между двумя креслами и видел потолок кабины, а надрывный вой оказался ревом турбины и свистом винта.

Надо мной склонился Старыгин, встретил мой взгляд (интересно, каким он ему показался?) и сказал негромко (а скорее всего, прокричал, чтобы я услышал):

— Как голова? Болит?

Я не понимал, почему у меня должна болеть голова. Вообще-то у меня болела спина, потому что лежал я на твердом, и между лопатками ощущал что-то острое.

— Нет, — сказал я, приподнявшись. — Где Евгения Алексеевна? И что с…

Я знал, что произошло с Николаем Генриховичем. Потому и спросил о тете Жене. Как она это перенесла? Они знали друг друга тридцать лет и три года.

— Евгения Алексеевна в порядке, — уклончиво отозвался Старыгин и посмотрел мимо меня, я повернул голову и увидел тетю Женю, сидевшую в кресле в глубине салона. Глаза ее были закрыты, губы плотно сжаты, она о чем-то думала, я знал — о чем, почему-то в тот момент знал мысли всех, кто был в машине, или так мне казалось, проверить у меня не было возможности, да и желания такого не возникло.

— Николай Генрихович погиб, — сообщил Старыгин то, что я уже знал.

Я поднялся на ноги, вертолет летел ровно, но пол все равно уходил у меня из-под ног, и я опустился в кресло, Старыгин сел рядом — так, чтобы видеть нас с тетей Женей. Под нами были домики базы, мы опускались на знакомую поляну.

— Вы видели? — спросил я у Старыгина. — Этот кратер. Лаву? И как он упал со скалы…

— Кто? — удивился Старыгин. — С какой скалы? Вы о Николае Генриховиче? Он, видимо, потерял сознание, отравился испарениями… И упал в воду. В озеро. Глупо. Ужасно глупо. Упал лицом вниз и захлебнулся, прежде чем мы успели…

— Захлебнулся, — повторил я.

— Гарик сделал ему искусственное дыхание рот в рот, — сказал Старыгин. — Ничего не помогло. Потом его увезли на базу, там тоже… Ничего. Поздно.

Значит, вертолет уже сделал один рейс, прежде чем вывезти нас с тетей Женей. Почему она не полетела с мужем?

Была там же, где я, это очевидно. Похоже, только мы с ней… Наверно.

Машина опустилась, и уши у меня заложило от неожиданной тишины.

Почему-то опять стало темно.

Похоронили Николая Генриховича на Востряковском. Костя с Ингрид прилетели из Стокгольма, из института пришли сотрудники, Мирон произнес речь… Я хотел быть на похоронах, но меня не выпустили из больницы. Так получилось, что на обратном пути в Москву у меня случился инсульт — говорят, небольшой и не страшный, но я очень испугался, когда перестал чувствовать правую руку и понял, что не могу произнести ни слова. Из Домодедова меня повезли в Склиф, и это совсем не интересно.

Тетя Женя пришла ко мне в палату на следующий день. По-моему, она стала меньше ростом и похудела; может, это вообще была не тетя Женя, а другая женщина, возникшая вместо нее там, на вулкане, когда Она говорила с нами и хотела, чтобы мы поняли.

Тетя Женя села на стул, сложила руки на коленях и заплакала. Молчала и плакала, слезы текли по щекам, я хотел протянуть руку и вытереть их, но рука не двигалась, и сказать я ничего не мог, а потому тоже заплакал, и почему-то мне сразу стало легче.

Тетя Женя взяла с тумбочки бумажную салфетку, вытерла слезы и сказала:

— Он сделал все, как хотел.

У меня было что сказать по этому поводу, но я смог только дернуть головой и пошевелить левой рукой.

— Он должен был это сделать, — сказала тетя Женя.

Конечно, должен. А она ему помогла, хотя он думал, что она сделает все возможное, чтобы его остановить. Она и сделала все, чтобы остановить… нас, себя, всех, кто участвовал в поисках. Она должна была дать мужу время выполнить задуманное.

Представляла ли тетя Женя, чем это могло кончиться?

Наверно. Она думала, что ее Коля все-таки свихнулся после того, как получил по голове. Она, несомненно, так думала — но все равно позволила… Не знаю, как бы я поступил на ее месте. А как поступила бы моя Лиза? Это я знал точно: она сняла бы меня с рейса в Питер, я бы даже билет купить не успел.

Тетя Женя была из другого времени. Или из другой жизни. Или просто… Можно ли так любить человека, чтобы даже его безумства воспринимать, как единственно возможное и правильное поведение?

Черт, Николай Генрихович ни на минуту не был безумцем, уж это я знал наверняка. Я и раньше так думал, а теперь был уверен. Он все рассчитал. Он знал, кто встретит его у камчатского озера. Он знал, что диалог состоится. Знал, что никто не успеет ему помешать, потому что его Женя сделает для этого все, что сможет.

Я хотел сказать об этом тете Жене, но не мог, мы разговаривали взглядами, потому что и у нее не нашлось слов, с помощью которых она смогла бы описать то, что было сейчас в ее мыслях. Она положила свою правую руку на мою левую, она сжала мою ладонь, было немного больно, но правильно, мы чувствовали состояние друг друга и мысли друг друга, мы разговаривали, мы понимали…

«Он был в здравом уме и твердой памяти».

«Да, Юра, теперь я это знаю. Раньше мне казалось»…

«Он точно знал, чего хотел».

«Да».

«И вы знали, почему он не поехал на затмение».

«Знала. Я не должна была ему мешать, но хотела догнать и быть рядом».

«Мы его догнали. Слишком поздно».

«Ты так думаешь?»

«Нет… Он все равно поступил бы по-своему».

«Ты думаешь… они поняли друг друга?»

«Они?»

«Коля и»…

«Думаю, да».

«Что-то должно измениться, если так. Что-то… Я пока ничего не»…

«Слишком мало времени прошло. Несколько дней. Вы могли не увидеть изменений»…

«Я тоже думаю об этом. Вчера… Ураган „Камилла“ шел на мыс Канаверал. На старте был челнок. Передавали в новостях: ураган начал резко терять силу, на пути всего в сто километров превратился в обычный сильный ветер… баллов шесть… и все обошлось».

«Думаете»…

«Это могло быть случайностью».

«А то, что мы с вами разговариваем и понимаем друг друга? — сказал я мысленно. — Это тоже случайность?»

Тетя Женя вздрогнула. Отдернула руку, будто ее ударило током. И я перестал слышать ее мысли. Она тоже перестала слышать меня. Мы смотрели друг на друга, я видел страх в ее глазах, а потом она медленно-медленно опустила свою ладонь на мою и…

«Ты тоже видел, как»…

«Крутую гору, — вспомнил я, — мы карабкались к вершине, а он стоял там среди скал, и под ним бушевала лава, вверх летели раскаленные камни, а на мне… на вас тоже?.. дымились волосы, потом он пошел, перешагивая с валуна на валун, и размахивал руками, и смеялся»…

«Да. Олег сказал, что Коля шел по берегу озера, пологому берегу, и не было никакой лавы, просто горячая вода из источника, и Коля вдруг шагнул в воду, ошпарился, наверно, упал лицом вниз и»…

«Мне он сказал то же самое».

«Так и было».

«Да?»

«Есть видео с вертолета. И показания сейсмографов».

«У меня земля уходила из-под ног».

«У меня тоже… Олег говорит, что ничего такого не было. И приборы не показывают».

«Но Кизимен»…

«Был выброс лавы и пепла, да. Неожиданный. Первый за столько лет».

«Значит»…

Мы оба замолчали. Мыслей не было. В голове стало пусто, как перед капитальным ремонтом в доме, откуда вынесли всю мебель. Только ощущения остались — как пыль, висящая в воздухе. Горечь. Ощущение потери и невозвратимости. Нет больше Николая Генриховича. Только в тот момент я осознал это по-настоящему. Нет. И больше не будет. А тетя Женя… Как она сможет жить без своего Коли? Это тоже не было мыслью — ощущением, чувством жалости и еще чем-то, что я не мог объяснить даже самому себе, потому что для объяснений нужны мысли, а я мог лишь чувствовать «что-то», поднимавшееся из глубины моего «я», нечто такое, что я не мог сдержать в себе, я не должен был…