– Если будешь бриться, то принадлежности на зеркале, – становился навязчивым в своей заботе Куба.

– А у тебя понятия личных вещей не существует? – удивился Войцех. – Ты бы мне еще зубную щетку предложил и оскорбился отказом.

– Я не чистил зубы до двадцати лет, – соткровенничал хозяин.

– О личной информации ты тоже не слышал? – разозлился Войцех.

– Это моя жизнь. Те, кто скрывают, только кажутся лучше. Ты не видишь их слабостей и прегрешений, оттого они могут кичиться. А на самом деле лучше я, потому что не скрываю ничего, и все мои пороки на обозрении. Я самый чистый из всех, – поделился Куба личной (хоть что-то личное) философией.

В надежде, что вездесущий и вездепепелящий Куба за ним не последует, Войцех захлопнулся в ванной. Задвижки на двери не было. Равно как и шторки на душе. Оставалось надеяться лишь на благоразумие приятеля. Войцех наивно полагал, что рубаха-парничество Кубы родом из коммунальных квартир, где соседки жарили рыбу там же, где сушилось белье, а мальчуганы носились по коридорам на трехколесных велосипедах. «Расти он в квартире с собственной комнатой, мы легко бы установили комфортный, с элементами приватности modus vivendi», – рассуждал Войцех. Но в действительности Куба воспитывался таким же рафинированным тепличным мальчиком, так что отнюдь не бытие определило его сознание, а очень может быть, что наоборот. К облегчению Войцеха поползновений на вход не предпринималось.

Из замыленного зеркала на него сощурилось столь же замыленное лицо: обычно серо-зеленые, как с палитры исландских пейзажей, глаза обернулись гренландскими ледяными далями, будто всего за одну ночь питающий их Гольфстрим остыл. На потерявших краски щеках проступила русая щетина. Бритвой он пользоваться поостерегся: дружба дружбой, а бытовое заражение гепатитом никому не нужно. Разогнать тупость чувств помог кипяток, жалящий в самую холку. Порозовевший и твердо настроенный прожить еще один день (хотя непонятно, что могло этому помешать, вроде бы не в атаку на пулеметы), Войцех по-банному промокнулся простыней – полотенечных изделий, за исключением уже задействованной набедренной повязки, Куба не держал. Одетый во всё вчерашнее Войцех прошмыгнул к выходу и мысленно поблагодарил древних римлян: принцип omnia mea mecum porto избавляет от натянутых объяснений, что тебя не устроило и почему ты съезжаешь.

Налегке и с облегчением Войцех явился в приемную. Стенографистка всё так же стучала по клавишам и вела себя для конторской служащей не типично: косметических средств на столе не раскладывала, чаепитием и телефонными разговорами не увлекалась. Оля была вся средоточие труда. С машинки, как с конвейера, один за другим сходили листы, и, насколько Войцех мог разглядеть, буковки получались стройные, без опечаток и залипаний. Землемер вспомнил виденную у Янека инструкцию с уморительными фортелями, и на месте легенды о боязливом кадровике возникла причинно-следственная брешь.

– Прекрасная госпожа, – перебарщивал с галантностью Войцех, – как бы мне узнать свои нормы выработки?

– Ознакомьтесь, – Оля не глядя протянула приказ. – Вы записаны членом в комиссию по благоустройству, комитет по организации строительства, подкомитеты по кадастровому учету, переучету и недочету. Заседания проходят ежедневно на пищеблоке, в исключительных обстоятельствах – с перерывом на обед.

– Когда же работать, если целый день заседать?

– Если у вас есть идеи по усовершенствованию рабочих процессов, вы вправе вынести их на ежемесячное заседание коллегии или подать на рассмотрение лично пану Бержу, – отчеканила стенографистка.

– Вы умеете разговаривать по-человечески? Мне правда нужно разобраться.

– Войцех, не тратьте время. Вы их не переделаете. Плывите по течению, ходите на заседания, голосуйте за решения, какими бы бессмысленными они ни были, и заглядывайте к пану Домбровскому за окладом. Вам не нужно ни в чем разбираться, – впервые посмотрела в глаза Оля.

Этот взгляд был до боли знаком, но так странно встретить его здесь, в мирное время и, казалось бы, в самой мирной из профессий. Так, бывало, его тетка, пережившая оккупацию с грудными детьми в землянке, смотрела много лет спустя даже на семейных праздниках: остекленело, будто у нее на сетчатке установлен маленький проектор, который безостановочно выводит на хрусталик все пережитые ужасы, и ничто по силе не сравнится с этим потоком, чтобы проникнуть внутрь и озарить уцелевшее. Она разговаривала неохотно, но всегда строго, с выговором, короткими отрывистыми сентенциями человека, который научился выживать в аду. Настолько неуютно стало Войцеху рядом с этим взглядом, что остро захотелось услышать мать, колготную и расточительную в любви к нему.

– Можно позвонить?

– Это внутренний телефон, связи с городом нет. Конфиденциальность! – вернулась Оля в свою раковину.

– А если пожар или несчастный случай?

– У нас свое пожарное депо, а у пана Домбровского лежит аптечка.

– Я не заметил на объекте пожарных машин.

– Издержки реализации. Уходите! Сейчас прибудет шеф, и начнется репетиция, – замахала руками девушка.

– Пан Берж уделяет внимание самодеятельности? – обрадовался Войцех.

– Поздно. Доброе утро! – вскочила Оля и небезуспешно надела лучезарную улыбку.

– Доброе! – вошел в приемную директор, столь притом энергичный, будто потребляет на завтрак собак породы бигль. – А, землемер. Жду в кабинете через десять минут.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Завтра он всегда бывал львом1

К кабинету стягивались лучшие умы. Это оказались Феликс и Куба. В боевой готовности околачивался Франтишек, но его не пригласили. Он наказал Оле, которая ему даже не подчинялась, докладывать об обстановке и нехотя удалился. Пан Берж предложил собравшимся пройти на восточные диваны, туда же подали чай с орехами и сухофруктами. Столь экзотичная увертюра сигнализировала: оставь тревоги о кадастровом учете, всяк сюда входящий. Здесь пойдет разговор геополитического толка.

– Не буду томить, зачем я вас собрал. Ужинал вчера со старым товарищем, он нынче в министерстве металлургической промышленности и очень симпатизирует нашим планам. Разумеется, как у всех первопроходцев, у нас есть и недоброжелатели, которые потирают руки и ждут, когда мы провалимся. Мы для них, как красная тряпка: они всё делают по старинке и боятся, что мы своим новаторством выметем их с рынка поганой метлой. Нигде строительство объектов не поставлено на такие современные рельсы, как у нас! А их управленцы? Это еще то поколение, которое чуть ли не от станка и которому директивное выполнение плана заменяло здравый смысл. А у нас как: обязательно психотип «администратор», обязательно психотип «предприниматель»… Как душат предпринимателей! Снова пытаются под одну гребенку, дай ты им экономическую свободу…

Войцех замер на краю дивана и не решался дышать. Он бывал на моноспектаклях, но нынешний камерный формат обескураживал. Пан Берж не просто растекался мыслью, а скакал с ветки на ветку всё разраставшегося баобаба. Соглашаться с аргументами? Войцеха приняли лишь накануне, и никаких новаторств, даже если они и были, новоиспеченный землемер не углядел. Присоединяться к крестовому походу против недоброжелателей? Войцех впервые узнал об объекте, только попав на него, и ему не доводилось слышать ни похвал, ни ругательств. Клеймить отсталость? На слуху крупные производства, которые успешно экспортируют, причем руководят ими отнюдь не доярки. Ополчиться на правительство? Сколько Войцех мог судить, всё имущество объекта принадлежало прежде государству, а не создавалось предпринимательскими талантами пана Бержа. Войцех надеялся, что Феликс в силу статуса или Куба по беспечности нрава вернут шефа к цели совещания, но начальник строительства полоскал чаем горло, а Куба сметал подносимые сладости.

– …Это же типичная ошибка выжившего, – негодовал пан Берж. – Вы не показывайте тех, кто остался на плаву. Вы спросите тех, кто обанкротился. А они всё гонят инвестиции. Так вот, инвестиции. Ужинал вчера со старым товарищем…