Войцех вышел, как заколдованный. Такое бывало в детстве, когда старшие увлекали его, со слабым вестибулярным, крутиться на качели после десятка бабушкиных оладушек. В голове роились мысли, но ни одну не ухватить – разбегаются и запрыгивают на новый вираж, а естество Войцеха пытается совладать с липкой тошнотой, испугом и эйфорией.

– Оля, Оленька! – подскочил Войцех к стойке стенографистки. – Должен вас поблагодарить, что выдали мою накладную за характеристику, а пан Берж без очков, наверное, и не разобрал.

– Шеф читает без очков, – сообщила Оля, не поднимая глаз.

– Ах, вот вы где! – вернулся в приемную Франтишек. – Устроили вам допрос с пристрастием?

– Я не очень понял, но, кажется, меня берут землемером, – решил провериться Войцех.

– Землемером так землемером. Ну-с, проследуйте в кадры, – добродушно отозвался Франтишек.

– А разве оформляете не вы? – усомнился Войцех.

– Что вы! Я начальник тайной канцелярии, – перешел на шепот Франтишек.

– Людей пытаете? – полушутя-полусерьезно спросил Войцех.

– У вас богатое воображение, – рассмеялся Франтишек. – «Тайная», потому что шеф упразднил бумажный оборот, но мы по-прежнему ведем дела. Негласно, так сказать. Денежки любят счет, а дела – учет.

– К кому же обратиться?

– К Янеку, старому дураку.

– Он в каком кабинете работает?

– Он у нас не работает, – отозвалась Оля.

– Понимаете ли, изволил выйти в отставку, но продолжает являться на службу, – оправдывался Франтишек. – Спускайтесь в подвал, он там прячется.

Войцех начал сживаться с условностями нового мира и ничуть не смутился кадровику в подвале. Кадры – это архив, а архив – это помещение по остаточному принципу. С порога нахлынула советская готика. Шепелявыми щелями перешептываются половицы, пыльные папки понарошку наброшены на стеллажи, допотопная лампа отклячилась и подставила бочок переписчику инвентарного номера. Кадровик, пожалуй, устроил тут мавзолей и лежит себе посередине, руки крест-накрест. Разве что чаю встает отпить из граненого стакана в подстаканнике. Вот и кипятильник, куда без него, бьется о стеклянные стенки, как сойка в силках. В дальнем углу слышится шелест и скрежет. Грызуны?

– Не подходите ближе! – донеслось истошное из угла.

– Я новый работник, оформиться пришел, – двинулся Войцех на голос.

– Стойте, где стоите! Меня не должны видеть, – затрясся кадровик.

– Да перестаньте. Все знают, что вы здесь, – беззаботно ответил Войцех.

– Знают-не знают, а на глаза попадаться не хочу. Еще, не дай бог, обратно возьмут, – воспротивился старик Янек.

– Пусть бы взяли. Вы же и так приходите, – растолковывал, как маленькому, Войцех.

– Э, нет. Когда приписан по всей официальности – распоряжаются тобой каждый в меру своего самодурства. А если по-христиански помогать вызвался, то какой спрос? – хитро прищурился Янек в темноте стеллажей.

– Не поискать ли места получше? Крепостное право давно отменили, – не унимался Войцех.

– Тогда здесь придется отказать. А люди просят. Если подумать, разве Франтишек или кто другой делал мне зло? Каждый по отдельности – обаятельнейшее существо. Меня понукают только оттого, что понукают их, – кротко рассуждал Янек.

– Дел у вас других нет, вот и хо́дите для себя, не для других, – терял терпение Войцех.

– Отнюдь, дела всё копятся, копятся. По молодости думал: «Уйду на пенсию – займусь!» А теперь уж, видно, не добраться. Здесь помощь нужнее, – расписался в самопожертвовании Янек.

«Таких больше не делают, – подумал Войцех. – Безумен, но насколько социально полезно безумен». Войцех вспомнил родителей: убежденных (сдадут родного сына за легкомысленный побег из стройотряда), нестяжательных (отправляли с нищенских зарплат голодающим третьего мира), образованных (хотя выходцы из не совместимой с жизнью бедноты), гробивших здоровье, но поднимавших заводы. Стало стыдно за себя: зациклен на личном, скачет за прибавку, шарахается от производства (белоручка!), подтрунивает над стариком. Войцех отвесил себе воображаемую пощечину и начал с кадровиком заново.

– Скажите, где бланки, и я сам всё заполню. Правда, при мне нет документов.

– Это ни к чему. У нас тут всё запросто, накоротке, – шурша, как мышь, отозвался Янек.

– Даже фамилию не спросите? – удивился Войцех.

– Фамилию, так уж и быть, запишите. Сверху, на первой странице должностной инструкции, – руководил из своего убежища кадровик.

Войцех обошел письменный стол. Вытащил из розетки кипятильник, уже вхолостую буравящий дно стакана. Откинул пару газет, обнаружив под ними карандашные обрубки и точильную труху. Сейфа в помещении не было. Стеллажи стояли без подписей, как уже срубленные, но еще безнарядные елки.

– А где ее взять? – пересилил себя Войцех.

– Как где? Написать, – буркнул Янек.

– Я полагал, что обязанности определены… меня введут в курс…в подчинении у руководителя…

– У нас специалисты в единственном, так сказать, экземпляре. Пан Берж лично всем заведует, – раздражался Янек на несмышленость новобранца.

– Кто меня тогда обучит?

– Старайтесь схватывать на лету, – отмахнулся кадровик. – И составьте инструкцию.

– Нет ли хотя бы образца? – взмолился Войцех.

Оттуда, где скрывался кадровик, послышался лязг стеллажных колесиков и грохот потревоженных коробок. Трепыхались бумаги, как алюминиевый лист на ветру. Янек комкал, сминал и разворачивал, всячески имитируя затрудненные поиски. Войцех был почти уверен, что всё это время кадровик держал нужную папку в руках.

– Возьмите мою. Хранил на случай счастливого возобновления документооборота, – просунулась сквозь брешь в полках по-кенгуриному короткая рука. Конечно, коробки он не двигал. – Пообещайте, что после прочтения сразу всё забудете.

– Спасибо, – попытался пожать руку Войцех. Рука резко втянулась, как язык хамелеона. – Почему я должен забыть, если мне писать такую же?

Старик больше не ответил. Войцех поспешил наверх, на воздух. Бросил взгляд на лист: «Пункт три. Специалист по кадровому делопроизводству подчиняется посредственному руководителю. Пункт четыре. На должность специалиста по кадровому делопроизводству заманивает лицо, имеющее высшее образование. Пункт пять. Специалист по кадровому делопроизводству участвует в подготовке песен работникам. Пункт 6. Специалист по кадровому делопроизводству несет ответственность за ненадлежащее исполнение своих обязанностей и сочиненных песен».

Дело ясное: на печатной машинке западали клавиши, и выходила ерунда. Войцех легко представил картину, как Янек украдкой выбирается из убежища, дичится, осматривается и находит Олину машинку свободной. Поминутно стирает со лба холодный пот, ерзает в страхе быть застигнутым. С силой опрокидывает на клавиши кенгуриные лапки и возносит их с амплитудой пианиста-виртуоза. Замечает опечатки, но торопится набрать, чтобы не раскрыть свое инкогнито. Закопаться и устранить поломку – слишком опасно в его положении. Единственное, чему Войцех не смог придумать объяснения, – это слово «сочиненных». Уж слишком намеренно воткнуто: как ни переиначивай, а ничего иного на его месте не выходит. Ведать, старику не чужда самоирония: однажды опечатался и допустил «песни» вместо «пенсий», так теперь будь добр сочиняй.

– Вижу, что вы уже познакомились с Янеком, – нарисовался всё такой же распростертый Франтишек и перехватил лист с инструкциями. – Запомнили?

– В общих чертах, – поводил глазами Войцех.

– Очень хорошо. Забудьте и напишите для землемера, – порвал документ Франтишек. – Я обязан бороться с бумажным оборотом в общественным местах, ничего не поделаешь.

– Как же мне поступить с новой инструкцией? Ее вы тоже обязаны порвать? – осведомился Войцех.

– Разумеется. Не вздумайте мне показывать, даже если я буду очень любопытствовать. Несите бумагу сразу Янеку, у него никогда не отыщется, – наставлял начальник тайной канцелярии.

– Зачем тогда писать, если затем прятать? – посмеивался Войцех.