Когда она увидела, что все в академии коротко пострижены, то поняла – не ради того, чтоб продать хвост. Но ни разу не спросила зачем.

А сейчас сообразила: их отрезают не для того, чтобы не лезли в глаза в самолете, не для того, чтобы быстрее мыть, а в знак покорности. Девушка коснулась шеи. Провела по волосам ладонью.

– Полковник, я переживаю, что Розалин одна. Как она?

– Думаю, что все хорошо.

– Можно с ней связаться?

– Нет. Ее самолет переведут на другую базу, когда все там подготовят. Что тебя беспокоит? – ласково спросил Хейс. Таким тоном говорил ее отец, когда Вивьен в детстве снились кошмары.

Бэт всегда звала на помощь папу, если Вив просыпалась ночью в слезах.

– Мы стали убийцами.

– Неправда. Я считаю, на войне нет убийц. Мы защитники. Все люди рождаются не для того, чтобы убивать, а чтобы защищать.

– Война сделала из нас чудовищ. И больше никогда мы не будем такими, как прежде. И Лорел не вернется. Ее больше нет. Нет. – Вивьен вцепилась в перила – аж костяшки побелели – и вглядывалась в проносящуюся перед глазами черноту.

Мимо порхнула тень – то ли сова, то ли летучая мышь.

– Нет, люди сами захотели превратиться в монстров, – заключила она.

– Вивьен, ты лично выбираешь, кем быть, и кого оберегать. Если бы не авиатрисы, возможно, спустя несколько лет Лерийская Республика стала бы наступать в ответ. Их войска дошли бы до твоего родного города, убили бы твоих родителей… Но ты способна сдержать варваров. – Полковник по-отцовски приобнял Вивьен за плечи, и девушка склонила голову ему на грудь.

Слова Хейса успокаивали. Даже если теперь она считала себя чудовищем, приятно услышать, что кто-то думал иначе.

Больше месяца потребовалось Левикоту, чтобы набрать новую группу авиатрис. На этот раз пятнадцать человек – несомненный успех. Можно сказать, неожиданный. Столько здоровых кадетов. И главная удача – никто не пытался сбежать. Кто-то радовался, кто-то нет, но фокусов не выкидывали. Ликование для всех чиновников и служащих, задействованных в процессе и посвященных в его тайны.

Вот уже неделю кадеты жили в академии, посещали занятия. Эбигейл не переставала удивляться, что никто не чудил, не устраивал сцен. Самое радостное – никто не пострадал от хищных, садистских лап рекрутеров. Эбигейл много раз просила Томаса проследить, чтобы перестали нанимать людей вроде Левикота. Но, к сожалению, мужчины считали его методы действенными.

Ну а Левикот слыл искусным следователем еще со времен работы в полиции, когда читал лекции о том, как выйти на след преступника, и раскрывал громкие дела, касающиеся безопасности Империи, в том числе загадочное убийство предыдущего правителя. Непонятно, зачем он променял свой статус и должность на такую, пускай и почетную, но все же не столь важную работу.

Господин главный рекрутер два дня ошивался в академии, якобы для обеспечения порядка. Эбигейл еле его выдворила.

В том, что никто не погиб во время третьего официального отбора, Эби видела свою заслугу. Особенно удалось последнее интервью на радио. Графиня блистала красноречием и чудесными новостями. Несмотря на каверзные вопросы журналиста, ей удалось перевести фокус внимания на то, как отряд авиатрис разбомбил мятежников, которые пытались пересечь границу Этрийской империи и устроить диверсию в приграничном городе Керне. Эбигейл рассказывала о слаженной работе пилотов и разведке, о новейших стратегических разработках Империи и о всяком прочем.

Тогда, во время эфира, она действительно ничего не знала. Уже когда ее выступление завершилось, Томас сообщил графине о сбитом истребителе, который для советника был лишь «незначительной деталью, которая никак не влияет на исход дела».

– Нам нужны ракеты, – говорил он. – Подумайте, что будет, если мы сможем не просто бомбить, а еще и сбивать дирижабли. Поворот, который изменит ход войны.

А Эбигейл пожимала плечами. Уж это точно вне ее компетенции.

Она только закончила письмо в медицинский институт, сидела в своем кабинете и наблюдала в окно, как девочки из третьего отряда обедают на улице. Ясное небо стало редкостью. Почти каждый день лил дождь. Эбигейл прикидывала, как изменятся погодные условия, когда начнутся полеты.

Графиня начала разбирать корреспонденцию. Взяла в руки первое попавшееся письмо и невольно вздрогнула.

Золотыми чернилами, косым, энергичным почерком было выведено:

«Дражайшей Эбигейл де Локк».

Она сломала бордовую печать с императорским гербом и открыла конверт.

Из него выпало серебристое перышко с лиловой каймой, очень красивое.

«Душа моя, свет мой, надеюсь, вы простите мне такую вольность! Я думаю о вас ежедневно и ежечасно. С той памятной встречи не знал я ни покоя, ни сна…»

Эбигейл закатила глаза. Цесаревич славился любвеобильностью, поэтому послание ничуть не тронуло и не удивило. После убористых строчек, наполненных воздыханиями, он писал следующее:

«Вообразите, какой восторг я испытал, когда во дворец наконец-то привезли диковинных животных из Лерийской Республики, что обещали мне еще месяц назад. Я велел выпороть лентяев, которые задержали ценный груз! Представьте себе, среди них оказалась голубка – такая чудная, – сверкающая, серебристая, а края крыльев лиловые, как закат над моим замком в Ливерни. Сразу же захотелось прислать одно перышко, чтобы и вы могли полюбоваться. Птичка прекрасна и напоминает вас.

Хочет летать, но сидит в клетке в старинном дворце. Ее перышки – как ваши глаза. Вы должны приехать и взглянуть на нее во что бы то ни стало».

– Голубка?.. – протянула Эбигейл. – Делать мне больше нечего. Какой ребенок! А ведь придется сочинять ответ.

На секунду она задумалась, погладив пальцем подпись в завитушках:

«Навеки ваш, Октавиан Август».

А можно ли вовсе проигнорировать послание?

Сказать, что кто-то его потерял? Тогда одной поркой явно не обойдется.

Пока Эбигейл размышляла, в кабинет заглянула Луиза. Вид у нее был подозрительно расстроенный и виноватый.

– На станции стоит паровоз с продуктами. Прости, я забыла и никого не отправила.

– Луиза, а можно быть посерьезнее?! Беги скорее. И обязательно проверь, чтобы все доставили, не потеряли и не испортили.

– Да, конечно. Извини.

Эбигейл покачала головой: младшая сестра – сплошные хлопоты, хотя с возрастом, конечно, с ней легче справляться.

Когда ночью Эбигейл сидела над бумагами, а в дверях появился Томас, директриса удивилась. Работы у обоих навалилось через край, отвлекаться сейчас – непозволительная роскошь. Какая бы ни появилась причина – она недостаточно весомая для поездки.

– Я вас не ждала. По какому случаю? – тон холоден, как осенняя ночь. Непроницаем.

– Прекрасный случай, душа моя. Я соскучился. Иногда дни, проведенные в разлуке, – почище всякой другой беды.

– Что это с вами? – недоверчиво спросила Эбигейл.

Томас сел в кресло напротив нее – по другую сторону стола.

– Не хотите мне ничего рассказать?

– О чем, Томас? У меня работы до утра, не до ваших экивоков.

– Не знаю… Ничего не припоминаете?

– Что за игры? Вы как маленький.

Биен встал. В синих глазах отражалось пламя свечей.

– Зачем пользоваться огнем, когда есть электричество? – спросил он и подошел к Эбигейл со спины, склонился к уху и втянул носом воздух, цветочный аромат ее волос.

От близости защемило сердце.

– Так уютнее.

– Позвольте? – Томас пошевелил бумаги на столе, принялся что-то искать. Но того, что ему требовалось, там не оказалось. Тогда советник подал Эбигейл руку, чтобы она встала, и повел в спальню.