Скрываются.

Пушкин пожимает плечами.

Изобретение театра38

«Правда ли, что Вы написали пьесу?»

В конце тридцатых годов прошлого века в Париже неожиданно заставил говорить о себе драматург Владимир Сирин. Известный писатель Сирин, автор «Защиты Лужина», «Камеры обскура», «Приглашения на казнь», на несколько месяцев уступил свое место в критических обзорах русских газет и журналов автору «драматической комедии» «Событие». К тому времени мало кто помнил десятилетней давности дебют Сирина-драматурга на сцене русского театра в Берлине, вследствие чего «Событие» было названо первым драматургическим опытом писателя.

Правда ли, что Вы написали пьесу? – с некоторым удивлением спрашивал Владислав Ходасевич в январе 1938 года. – Приедете ли, как подобает драматургу, на премьеру? Будете ли выходить на вызовы? Влюбитесь ли в исполнительницу главной роли? Я, впрочем, все равно решил идти на первый спектакль – из любви к Вам и назло человечеству, так как на пьесы Алданова и Тэффи идти отказался39.

Много лет спустя, в 1966 году, знаменитый американский писатель Набоков, автор «Лолиты», «Пнина» и «Бледного огня», вновь «дебютировал» как драматург, выпустив английскую версию драмы «Изобретение Вальса», которая в 1968 году, то есть ровно через тридцать лет после ее первой публикации, была впервые поставлена на сцене любительского театра в Англии. Не получивший в свое время должного признания, театр Набокова долгое время оставался наименее известным и по‐настоящему не оцененным разделом его искусства. Создававшийся в два приема, с десятилетним перерывом, он поначалу казался боковой ветвью его поэзии (первые стихотворные драмы и «Трагедия господина Морна»), затем – прозы (пьесы «Человек из СССР», «Событие» и «Изобретение Вальса»). Немногочисленные исследования, посвященные пьесам Набокова, за редкими исключениями сводятся к отдельным наблюдениям со смотровых площадок его же романов, что‐то привносящим в изучение набоковской беллетристики, но не раскрывающим своеобразия его драматургии40.

Свою роль здесь сыграло и то обстоятельство, что Набоков не успел подготовить собрание написанных им пьес, которое собирался выпустить в конце семидесятых годов41, что все они печатались в эмигрантских периодических изданиях, что «Трагедия господина Морна», как и полный текст драмы «Человек из СССР», при жизни писателя не были опубликованы, в результате чего первые – эмигрантские и американские – критики не имели возможности рассмотреть драматургию Набокова in toto, то есть проследить развитие в двух его последних драмах оригинальных идей, опробованных им в пьесах двадцатых годов. Не способствовали подъему интереса к драматургии Набокова позднейшие заявления писателя о его равнодушии к современному театру и сделанное им в семидесятых годах признание, что по натуре он не драматург. В силу этих и других причин после первого издания в России сборника набоковской драматургии в отечественной критике закрепилось представление о случайном, зависимом или «экспериментальном» характере его пьес, из которых «ни одна не выходит за пределы основного творческого потока, ни одна не противостоит большим или малым произведениям писателя»42.

Здесь стоит заметить, что в случае Набокова, чьи произведения насквозь проникнуты тематическим единством и некой общей поэтической интонацией, традиционное разделение на «главное» и «второстепенное», служащее для удобства литературоведческого препарирования, не идет на пользу не только «второстепенной» его части, но и «главной». Границы между прозой, поэзией, драмой, научными штудиями были у него довольно прозрачны, что позволяло ему называть себя «поэтом прозы», писать роман в форме комментария к поэме («Бледный огонь») и обдумывать замысел «романа в форме пьесы»43. Драматургия не была у него ни искусственно привитым жанром, ни жанром «второго сорта». Как видно из письма Набокова к жене, в котором он рассказывал о своем драматургическом замысле, предшествовавшем «Событию», сочинение пьесы требовало от него по крайней мере столь же высокого творческого напряжения и стремительного разбега пера, что и сочинение романа или рассказа: «пьесу писать мучительно <…>. Но начал‐то я было писать другую вещь – и ничего не вышло, – яростно разорвал пять страниц. А теперь ничего, покатилось – может быть, даже колесиками оторвусь от земли, и побежит по бумаге та двукрылая тень, ради которой только и стоит писать»44.

В кругу наиболее осведомленных исследователей в 1990‐х годах утвердилось иное мнение, что оригинальная писательская стратегия Набокова не проявилась и не могла проявиться в должной мере в ограниченной скудными средствами ремарок и реплик драматической форме («Для Набокова писать пьесу, – заметил Б. Бойд, – было все равно что играть в шахматы без ферзя»)45. Действительно, несмотря на то, что в пьесах Набокова встречаются характерные приемы его повествовательной прозы (разнонаправленные аллюзии, языковые и анаграмматические задачи, разного рода «ключи», говорящие имена, обман читательских ожиданий, закругление и замыкание композиции и другие), что в них, как заметил Дмитрий Набоков, мы находим то же «неизменное подводное течение, которое есть во многих его произведениях»46, несмотря на то, иначе говоря, что в пьесах Набокова сквозит его особый «водяной знак», видимый под другим углом, чем в романах и рассказах, в силу самих условий драматической формы они не могут соперничать с изощренным набоковским повествованием. Все это, однако, вовсе не означает, что в пьесах Набокова нет собственной, драматургической поэтики, той особого рода художественной интриги, которую порождают сами ограничения и условности драматического рода литературы.

Главная трудность в оценке Набокова-драматурга (долговременная недоступность для исследователей рукописи «Трагедии господина Морна», опубликованной лишь в 1997 году и впервые переведенной на английский в 2012 году) служила также препятствием для заключений более общего порядка: отсутствие «Трагедии» в корпусе произведений Набокова стало той внутренней преградой, без устранения которой невозможно было по‐настоящему оценить пройденный им путь. Считалось, что поворотным пунктом его искусства стал переход от стихотворений, рассказов и переводов к «Машеньке», первому роману, написанному в 1925 году. Публикация «Трагедии» представила раннего Сирина в новом свете и заставила исследователей перевести стрелки на циферблате его искусства на несколько лет назад47. Стало очевидно, что переход Набокова к сложным повествовательным конструкциям в 1925 году оказался возможен благодаря опыту создания в конце 1923 – начале 1924 года композиционно сложной, тематически-многоярусной, психологически выверенной «Трагедии господина Морна» и ее подробного предварительного изложения в прозе. Освоив в «Трагедии» сложную композицию, охватывающую множество персонажей и несколько конфликтов, в первом своем романе Набоков открывает для себя иные художественные возможности и навсегда оставляет стихотворную драму, если не считать «Заключительной сцены к пушкинской “Русалке”» (1942). Вскоре после «Машеньки» он, по его собственному выражению в письме к Г. Струве, «изобретает» драму в прозе «Человек из СССР», третье свое большое произведение, в котором резко меняет направление своих драматургических опытов, обращаясь к реалистичной социально-психологической драме чеховского образца.