Возможно —

             но продолжай. О чем вы говорили?

             …Мы говорили мало… Я боялся

             с ней говорить. Был у нее певучий

             и странный голос. Английские звуки

             в ее устах ослабевали зыбко.

             Слова слепые плыли между нами,

             как корабли в тумане… И тревога

             во мне росла. Душа моя томилась:

             там бездны раскрывались, как глаза…

             Невыносимо сладостно и страшно

             мне было с ней, и Стелла это знала.

             Как объясню мой ужас и виденья?

             Я слышал гул бесчисленных миров

             в ее случайных шелестах. Я чуял

             в ее словах дыханье смутных тайн,

             и крики, и заломленные руки

             неведомых богов! Да, – шумно, шумно

             здесь было, Гонвил, в комнате твоей,

             хоть ты и слышал, как скребется мышь

             за шкафом, и как маятник блестящий

             мгновенья костит… Знаешь ли, когда

             я выходил отсюда, ощущал я

             внезапное пустынное молчанье,

             как после оглушительного вихря!..

             Поторопи свое воспоминанье,

             Эдмонд. Кто знает, может быть, сейчас

             стремленье жизни мнимое прервется, —

             исчезнешь ты, и я – твой сон – с тобою.

             Поторопись. Случайное откинь,

             сладчайшее припомни. Как признался?

             Чем кончилось признанье?

                                                                     Это было

             здесь, у окна. Мне помнится, ты вышел

             из комнаты. Я раму расшатал,

             и стекла в ночь со вздохом повернули.

             Все небо было звездами омыто,

             и в каменном туманном переулке,

             рыдая, поднималась тишина.

             И в медленном томленьи я почуял,

             что кто‐то встал за мною. Наполнялась

             душа волнами шума, голосами

             растущими. Я обернулся. Близко

             стояла Стелла. Дико и воздушно

             ее глаза в мои глядели, – нет,

             не ведаю, – глаза ли это были

             иль вечность обнаженная… Окно

             за нами стукнуло, как бы от ветра…

             Казалось мне, что, стоя друг пред другом,

             громадные расправили мы крылья,

             и вот концы серпчатых крыльев наших, —

             пылающие длинные концы —

             сошлись на миг… Ты понимаешь, – сразу

             отхлынул мир; мы поднялись; дышали

             в невероятном небе, – но внезапно

             она одним движеньем темных век

             пресекла наш полет, – прошла. Открылась

             дверь дальняя, мгновенным светом брызнув,

             закрылась… И стоял я весь в дрожаньи

             разорванного неба, весь звенящий,

             звенящий…

                                      Так ли? Это все, что было,

             один лишь взгляд?

                                                   Когда бы он продлился,

             душа бы задохнулась. Да, мой друг, —

             один лишь взгляд. С тех пор мы не видались.

             Ты помнишь ведь – я выбежал из дома,

             ты из окна мне что‐то крикнул вслед.

             До полночи по городу я бредил,

             со звездами нагими говорил…

             Все отошло. Не выдержал я жизни,

             и вот теперь —

                                     Довольно!

                                                            – я за гранью

             теперь, – и все, что вижу —

                                                                     Я сказал:

             довольно!

                                    Гонвил, что с тобой?..

                                                                                  Я долго

             тебя морочил – вот и надоело…

             Да, впрочем, ты с ума сошел бы, если

             я продолжал бы так шутить… Не яду

             ты выпил – это был раствор безвредный:

             он, правда, вызывает слабость, смутность,

             колеблет он чувствительные нити,

             из мозга исходящие к глазам, —

             но он безвреден… Вижу, ты смеешься?

             Ну что ж, я рад, что опыт мой тебе

             понравился…

                                           Ах, милый Гонвил, – как же

             мне не смеяться? Посуди. Ведь – это

             я сам сейчас придумываю, сам!

             Играет мысль моя и ткет свободно

             цветной узор из жизненных явлений,

             из случаев нежданных – но возможных,

             возможных, Гонвил!