А. А. Формозов, 1966

Петроглифы буквально слиты со своим фоном. Их трудно оторвать от всего природного окружения... Художник приспосабливался к изгибам и выступам скалы. Наскальные рисунки... помогают нам уловить самое существенное в первобытном мышлении... Охотник до тонкостей знает все повадки, все оттенки поведения зверей... Именно поэтому художник каменного века сумел так убедительно показать... величаво шествующего мамонта.

А. И. Мартынов, 1972

Рисунки буквально слиты с фоном скалы. Их трудно оторвать от всего природного окружения. Художник приспосабливался к изгибам и выступам скалы. Наскальные рисунки помогают нам уловить самое существенное в первобытном мышлении... Человек-охотник и художник — до тонкостей знал все повадки и особенности зверей, все оттенки их поведения. Именно поэтому он сумел так убедительно показать интересующие его образы.[143]

В борьбе за приоритет Окладникова Мартынов доходил до курьеза. Чернецов сравнил рисунки Томской писаницы с кулайским бронзовым литьем. Мартынов отверг эту аналогию, но тут же указал, что еще до Чернецова сопоставление делалось Окладниковым. Мне ставилось в вину, что в статье 1967 года я не учел доклад, прочитанный Окладниковым в 1969 г.

Я решил ответить Мартынову и послал в новосибирский журнал статью «К дискуссии о сибирских наскальных изображениях». Вскоре мне ее вернули, сославшись на то, что я не сотрудник Сибирского отделения. Но ведь и Мартынов служил в другом ведомстве! Пришлось отдать мой отклик в «Советскую археологию».

Между тем были подготовлены рецензии на мою книгу. Первая — принадлежала сотруднику Ленинградского отделения нашего института Я. А. Шеру. Выпускник Киргизского пединститута, он сначала занимался древностями как любитель, потом был взят в штат Института археологии для разработки новых методов этой науки. В новостроечной Красноярской экспедиции он возглавлял отряд по изучению петроглифов. В кратких информациях о полевых работах Шера для меня было важно то, что он, как и я, увидел на Енисее большую группу рисунков, сходных с ангарскими и верхнеленскими, и также не очень верил в даты Окладникова [144].

Рецензия на мою книгу была прохладной. Шер утверждал, что нужны объективные математико-кибернетические методы анализа петроглифов, а не отдельные наблюдения, как у меня. Он прислал мне рукопись на просмотр. Возвращая ее, я заметил, что автор забывает о контексте, в каком появилась моя книга и выйдет его рецензия. Почему он молчит о споре, развернувшемся между мной и Окладниковым? Шер ответил, что «книг этого жулика и не покупает, и не читает».

Но тут Шера из Института уволили. От публикации рецензии в «Советской археологии» он отказался и отправил ее в Новосибирск. Она была принята в «Известия Сибирского отделения». Г. А. Максименков видел ее в корректуре. Будучи врагом Шера, он сказал Окладникову, что такой союзник может его скомпрометировать, и академик предпочел изъять рецензию из сверстанного номера.

Вторую рецензию написал заведующий кафедрой археологии Ленинградского университета А. Д. Столяр. Мой давний приятель старался мне помочь, избежав ссоры с Окладниковым. Книга оценивалась положительно. Есть полемика с Мартыновым, но в целом автор сосредоточил свое внимание не на дискуссионной сибирской тематике, а на петроглифах Кобыстана и Карелии.

Редколлегия «Советской археологии» послала эту рукопись на отзыв Окладникову, а он положил ее под сукно. Несмотря на напоминания, в течение 11 лет отзыв так и не поступил.

В 1973 году «Советская археология» вернула мне мой ответ Мартынову, исходя из заключения О. Н. Бадера и Ю. А. Савватеева. Бадер писал, что новых материалов в статье нет, значит, и печатать ее незачем. Ситуация, сложившаяся в нашей науке, его, видимо, не волновала.

Савватеев начал с того, что, хотя Формозов сам себя возвел в ранг «верховного судии» по проблеме наскальных изображений, специалисты в этой области таковым его не считают. К этому времени он вошел в тесный контакт с Окладниковым. В Петрозаводске печататься было негде, а в Новосибирске перед Савватеевым открыли страницы сборников «Первобытное искусство». Надо было за это платить.

Без малейшей надежды на успех я передал отвергнутую статью в другой орган нашего института — «Краткие сообщения».

В 1972 году впервые откликнулся на дискуссию сам Окладников. В книге «Петроглифы Средней Лены» читаем: «конечно, как всегда, нашлись и еще найдутся критики, которым захочется сказать о себе миру столь простым способом, как отрицание того, что уже сделано предшественниками. Но факты всегда останутся фактами»[145]. Ответ ли это? Опять утверждается, что ничего нового в моих публикациях нет, одно голое отрицание. А это неправда.

В 1973 году появился отклик на мою книгу в «Советской археологии». Автора — Н. Л. Подольского — я совсем не знал. Математик из Ленинграда, он вместе с Шером пытался обрабатывать статистико-комбинаторными методами материалы по петроглифам. Не знаю, возможно ли это, но некоторые наблюдения Подольского лили воду на мою мельницу. И он видел на Енисее наскальные рисунки, похожие на ангарские, и он сопоставлял фигуру быка из Шишкина с изображениями эпохи бронзы на Енисее (чем, споря со мной, так возмущался Мартынов). И хотя моя книга послужила Подольскому скорее поводом для того, чтобы поделиться собственными соображениями, некоторую поддержку этот независимый от археологической ситуации человек мне оказал[146].

В том же номере «Советская археология» поместила мой обзор книг о первобытном искусстве, увидевших свет после сдачи в печать моих «Очерков». Из десяти книг, вышедших в 1968—1973 годах, пять принадлежали Окладникову, и я вновь указал на присущие им слабые места[147]. Сперва я сдал эту рецензию в «Советскую этнографию», но там публиковать ее не захотели. Редактор журнала Ю. П. Аверкиева заявила, что не позволит мне «сводить личные счеты с Окладниковым» (какие счеты у нас могли быть? Я никогда не участвовал в его экспедициях, не бывал у него в гостях. Наши редкие встречи на заседаниях были официальными).

Появление рецензий Подольского и моей заставило Окладникова прервать молчание. На конференции в Томске в 1973 году он раздраженно говорил о «так называемой дискуссии о петроглифах» (почему же «так называемой»? Ведь редколлегия «Этнографии» умоляла его выступить) и завершил свой доклад словами: «Каковы на самом деле тенденции А. А. Формозова и реальный вклад его в изучение петроглифов Сибири, показал в своей статье А. И. Мартынов»[148]. Аргументов опять нет.

В 1974 году в «Советской археологии» вышла рецензия А. Д. Столяра[149], но из «Кратких сообщений Института археологии» уже в стадии корректуры выкинули мой ответ Мартынову. Сперва текст был весьма урезан и приглажен членом редколлегии Н. Я. Мерпертом и в таком виде утвержден ученым советом института и набран. Но выполнявшая роль редактора издательства наша сотрудница Н. Л. Членова доложила издательским чиновникам, что публикация такой статьи — дело опасное. Один из них — Н.П. Бобрик — звонил директору института Б. А. Рыбакову и спрашивал, как быть. Тот вынес решение: с Мартыновым спорить можно, а с Окладниковым — нельзя, уберите ссылки на Окладникова. Решение явно абсурдное, но его тут же кинулись исполнять два члена редколлегии, специалисты по античности — И. Т. Крутликова и Д. Б. Шелов. Зачем? Убей Бог, не понимаю.

Итог: Мартынов, не раз пойманный на плагиате и не работающий в Академии, на страницах академического журнала спокойно обвиняет в плагиате меня, а я, прослужив в Академии 23 года, ответить ему не в состоянии.