За все это время им не встретилось на улице ни души, и было видно, что дядя Аравапе начинает очень тревожиться. И тут подъехала машина и остановилась около них, в ней открылась дверка и на дорогу спрыгнул человек. Догадаться было нетрудно: машина полицейская. У всех полицейских, сидевших в ней, кожа была темная.

— Вы что, не знаете, что уже десятый час?

— Но этот человек и его...— начал было дядя Аравапе.

Капрал оборвал его:

— Объяснять будешь в полиции начальнику, а сейчас лезьте в машину, все трое.

В крытом кузове от прохладного ночного воздуха пот быстро высох. Отец и дядя Аравапе молчали, лица у них были сумрачные.

— Но почему нельзя ходить после девяти часов?

— Здесь не как у нас в селении, — попытался объяснить Хоири отец. — Это там мы можем ходить когда хотим, а в 'Порт-Морсби живут белые люди. У них есть законы, которые говорят, когда надо ложиться, а когда вставать.

— До чего же глупо так жить! Получается, что все, у кого темная кожа, должны делать, как им скажут, будто они маленькие дети. Ну а как же сами белые люди? Им закон не запрещает ходить, когда они захотят?

— Да нет же,— немного сердито сказал отец.— Этот закон их не касается, потому что они не ходят, как мы, а ездят в машинах. Но даже если полиция увидит, что они идут пешком, она все равно их не заберет.

Они уже довольно долго сидели в полицейском участке, когда Аравапе воскликнул:

— Смотрите, вот пришел мой таубада!

Хозяин дяди Аравапе пришел, чтобы уладить дело своего слуги. Теперь было уже не страшно. Таубада о чем-то долго говорил с полицейскими, а потом им выпустили. Хоири подумал: какой же хороший человек таубада дяди Аравапе!

Те недели, пока они плыли, главной их едой была похлебка из саго, сваренного в соленой воде, и после нее еда, которую не доедали хозяева дяди Аравапе, казалась особенно вкусной. Она была жирная, глотать ее было куда легче, чем сухое саго. Вообще-то они иногда и дома едят пищу, в которую положено масло, но у масла, которое кладут в пищу белые люди, вкус не такой, как у кокосового, которое кладет тетя Суаэа,— оно жирнее и гуще.

Тут Хоири почему-то вспомнились огромные удавы в лесах вокруг Мовеаве — те, прежде чем заглотать живьем свою жертву, смачивают ее изо рта маслянистым пищеварительным соком.

— Еда белых людей очень бы подошла нашим самым дряхлым, беззубым старикам,— сказал Хоири.— Их детям не нужно было бы разжевывать для них саго. Плохо только, что эта пища быстро переваривается, поэтому нужно, чтобы ее было много-много, а то старикам скоро опять захочется есть.

Отец и дядя Аравапе рассмеялись, а потом дядя Аравапе сказал:

— А что ты думаешь? Хоири прав. Уж я-то это хорошо знаю — ведь я повар, готовлю для них еду. У них каждый день, кроме большого обеда и большого ужина, еще много маленьких. Они называют это чаем, но к чаю я подаю им много всякой другой еды.

— Интересно, пробовал какой-нибудь белый человек грызть сухую палку саго? — спросил Хоири.

— Ну и глупости же ты говоришь!—сказал отец. — Ни кусочка бы не отгрызли. Но даже если бы кто-нибудь из них и сумел отгрызть кусочек, тот острыми краями пропорол бы ему кишки — ведь кишки у них нежные, привыкли к вкусной и мягкой пище. Подожди, пока синабада твоего дяди Аравапе увидит тебя и разрешит тебе войти в дом — тогда ты сам увидишь, как живут белые люди.

Что ни день, то открытие: надо же, мужчина, а стирает одежду! А ведь это дело не для мужчин. Другие мужчины из их селения, если бы увидели, что дядя Аравапе стирает, стали бы его презирать. Дядина жена никогда бы не допустила, чтобы ее муж этим занимался. Все, а особенно родственницы мужа, ее бы тогда просто со света сжили. К счастью, до дома отсюда далеко, дядю Аравапе никто не видит. Но все равно, что это за жизнь? Да, еда и вправду здесь хорошая, хотя большей частью это объедки со стола хозяев. И что из того, что у дяди есть тут крыша над головой? Ведь он живет здесь один, в разлуке со своей женой и детьми. Женщины у него, наверно, есть — вон их сколько, незамужних папуасок с красивыми татуировками, которые начинаются на лице, а кончаются бог знает где. Но дядя скуповат, и никакая татуировка под пупком у женщины не заставит его расстаться с десятью шиллингами, которые он получает за месяц работы.

Дармоедом Хоири быть не хотелось, и он охотно помогал дяде Аракане по дому. Хозяин и хозяйка знали, что они с отцом приехали к дяде ненадолго, и были совсем не против того, чтобы они пожили некоторое время у своего родственника в домике для слуги, где тот спит. Дел у Хоири все равно не было никаких, так почему не помочь дяде, когда тот работает в хозяйском доме? Хозяйка была очень этим довольна и, когда ее муж был на службе, разговаривала с Хоири очень ласково.

Куча грязного белья становилась с каждым днем все больше и больше. Наступила середина недели, день стирки.

— Помоги мне отнести часть грязного белья в нашу прачечную,—сказал дядя Аравапе. — Надо все выстирать до обеда, тогда вечером я смогу тебе показать, как гладят.

Постирать надо было очень много. Хоири удивлялся: как быстро и хорошо получается это у дяди!

— Что это такое, дядя Аравапе? Немного похоже на шорты, которые ты носишь под рами.

— Ну, это не совсем шорты, — немного смущенно объяснил дядя Аравапе. — Это то, что носит под платьем хозяйка,— трусики.

— И... ты должен стирать и это? Ну и ну! Наверно, у нее совсем нет стыда: дает стирать мужчине одежду, которую надевает на такое место! А знаешь, я узнал, как ее зовут. На столе лежало письмо, и на нем было написано: миссис Джонс.

— Да, зовут ее так, а мужа ее зовут мистер Джонс. Но мне называть их так они не разрешают, я зову их только таубада и синабада.

— Я заметил, что они называют тебя Аравапе, а их друзья — мальчиком. Какой же ты мальчик? Ведь у тебя уже пятеро детей. А почему ты зовешь хозяев таубадой и синабадой?

— Это слова из языка моту: таубада значит большой мужчина, а синабада — большая женщина. Как-то раз я назвал их мистер Джонс и миссис Джонс, так они чуть было меня не выгнали.

До обеда было еще далеко, можно было вволю нажеваться бетеля. Дядя Аравапе жевал и осторожно, стараясь, чтобы ни капли не попало на пол, сплевывал в жестянку — ее он выбросит потом. Дядя уже начал получать от жевания удовольствие, когда его вдруг позвала хозяйка.

— Ответь ей, Хоири,— если не ответишь, она придет сюда сама.

— Что, миссис Дж...

— Синабада,— поправил его дядя.

— Что, синабада?

— Лучше пойди к ней и узнай, что такое ей нужно,— сказал дядя Аравапе.—Если спросит, где я, скажи, что в маленьком домике.

Вверх ступенька за ступенькой — и вот он уже в большой комнате, но в ней никого нет. Из ванной слышится шум воды.

— Аравапе!

— Это не Аравапе, это я, Хоири.

— Пойди возьми в спальне мое полотенце и принеси мне,—приказала миссис Джонс.

Хоири стало как-то неловко. Нужное полотенце найти удалось не сразу.

— Вот ваше полотенце, синабада.

— Открой дверь и дай его мне.

В голове у него все смешалось. Не послушаться нельзя — ведь она добрая, разрешила м-м с отцом пожить у дяди Аравапе. А что, если вернется вдруг ее муж и увидит Хоири и свою жену вместе в ванной? Как это объяснить, и убедит ли мужа его объяснение? Неужели придется провести жизнь в тюрьме? Даже подумать страшно! Медленно-медленно, с замирающим сердцем он отворил дверь в ванную и переступил порог. Были видны белые ступни— занавеска кончалась чуть выше; по лодыжкам еще стекала мыльная вода. Будто какая-то волна взметнулась внутри него. Не глядя он протянул полотенце за занавеску.

Внезапно занавеска отодвинулась, и он увидел перед собой мокрую, белую, как очищенный банан, нагую женщину. Зажмуриться или глядеть во все глаза? То короткое мгновенье, пока все это длилось, он не мог оторвать глаз от кружка мокрых черных волос внизу ее живота.

С большим облегчением Хоири вернулся к дяде. Тот по-прежнему жевал свой бетель.