Волна за волной разбивалась у их ног, смывая следы и утишая боль в лодыжках. Разговаривали мало — да и о чем говорить, когда не происходит ничего нового? Ни в каких словах не было и нужды: каждая волна говорила что-то, а что именно, надо было решить тебе самому. Настоящей беседы, пожалуй, не было: говорили волны, человек только слушал. А порассказать волнам было что: ведь любая волна, прежде чем разбиться у них под ногами, побывала во многих чужих, неведомых странах. Хоири шел, а в ушах у него все гудел голос мистера Хилла: «Вам ваши пять скруток не придется даже менять на еду — вы среди своих, уж наверняка будут кормить вас даром... Шестьдесят миль — пустяки, совсем не то, что нести груз через всю страну... Вы все, я уверен, здоровехоньки»...

В Кукипи помощник начальника окружного управления заплатил Хоири и его односельчанам за их службу. Хоири положил выданные ему одиннадцать фунтов в карман и начал быстро считать в уме. Потом разочарованно покачал головой: да, если бы к этим одиннадцати фунтам прибавить то, что он заработал в Лаэ, получилась бы кругленькая сумма. Ну да стоит ли жалеть о том, чего все равно не вернешь?

Чуть меньше чем за год до того, как Хоири вернулся в родное селение, его отца Севесе привезли туда с верховьев; он был без сознания. Севесе не отвечал на звуки голосов и на жаркое дыхание около уха, зовущее его назад — к семье, друзьям и его селению. плотно сжимались, будто решили: больше они ни разу не дадут ему увидеть то злое и жестокое, что творится вокруг.

В Эопоэ его осмотрел врач. Снова и снова он прикладывал к груди Севесе свою веревочку из проволоки и резины и прислушивался, наклонив, как собака, голову набок. Подержав немного Севесе за запястье, он покачал головой.

— Воспаление легких,—сказал он,—очень тяжелое, запущенное: пульса уже почти нет.

Друзья Севесе стояли молча и смотрели, как врач ступает на сходни: один шаг, другой. Потом он остановился и обернулся медленно-медленно.

— Перенесите его с баржи на свою лодку. Я тут мало что могу сделать, попробуйте у себя в селении что-нибудь сами.

И, заложив руки за спину, нервно перебирая пальцами резиновые кольца смотанного фонендоскопа, он мерными шагами сошел с баржи.

Изрядную часть тех одиннадцати фунтов, которые Хоири получил за три года работы носильщиком, пришлось потратить на поминки по отцу. Поминки были необычные — ведь справляли их почти через год после того, как человек умер. Дойди до него весть о смерти отца, когда он был в Лаэ, он бы, конечно, устроил поминки гам. Но не так уж важно, что он их не устроил — важно, что в положенное время их справили сородичи, которые были в селении, когда отец умер. Ну а что они с Меравекой устроили новые поминки теперь, тоже хорошо.

Огороды заросли за это время кустарником; бананы, таро и сахарный тростник пытались устоять перед его натиском, но все усилия их были напрасны. Без помощи человека этого наступления было не остановить. Сорняки душили их на собственной их земле. Теперь Хоири пришел к ним на выручку не ради них самих, но чтобы было чем кормить маленького Севесе. Да вот беда: мальчик привык за эти годы к печенью и рыбным и мясным консервам. Посмотрит на вареный клубень таро или на печеный банан и сразу отворачивается — наверно, не хочет перебивать приятный вкус во рту. Конечно, его можно понять, и будь у него, Хоири, деньги, которые он заработал в Лаэ, можно было бы и дальше кормить сына всем, что тот любит. Но ведь рано или поздно кончились бы и эти деньги — и что тогда? Нет, это не выход. Придется Севесе отвыкать от пищи, к которой он привык за эти три года. Прямо не верится, что прошло время, когда пачку печенья можно было получить за пять полос бири. Теперь эту пачку купишь только за деньги.

Да, если бы огороды не заросли кустарником, если бы сын не привык к печенью и консервам и не обвисли груди у знакомых девушек, ставших женщинами, можно было бы подумать: то, что случилось за эти три года, всего лишь сон, длинный-предлинный. Сон, в котором на селение налетела вдруг яростная буря и унесла Хоири и других мужчин далеко-далеко, а женщин, детей и стариков не тронула. Она, эта буря, разлучила людей с их близкими, и некоторым уже не суждено встретить их никогда. Буря пронеслась, но даже тогда, когда она ярилась, она не смогла довести Хоири до отчаянья: слава богу, младший Севесе все же у него остался. И как хорошо, что есть также и тетя Суаэа и ее муж Джордж, учитель в миссионерской школе: уж Кто-кто, а они смогут помочь ему правильно воспитать Севесе и выучить. Тетя Суаэа набожная, она очень заботится о том, чтобы ее дети знали слово божье и не ссорились с товарищами. А ее муж воспитывает в детях трудолюбие. Знания, говорят тетя Суаэа Джордж, дает бог, это, как и все вокруг нас, дар божий. Но бог не расточителен, он не раздает подарков направо и налево, как дядя, вернувшийся домой из Порт-Морсби с заработков. Бог одаривает тех, кто, чтобы получить его дары, трудится не покладая рук. И если хочешь быть таким же умным, как белые люди, которых он, Хоири, видел, когда работал в Эопоэ, точно гак же не покладая рук должен работать и ты. Но в го же время нужно молиться богу, чтобы он указал тебе правильный путь, иначе и упорный груд не принесет никаких плодов.

В Кереме Хоири был до этого всего раз, еще мальчиком, вместе со священником, самым главным в католической миссии в Терапо. Священник взял его туда затем, чтобы ^н прислуживал во время рождественской мессы для жителей Керемы. Но то было давно, а в окружное управление здесь» в Кереме, он тогда и не заглядывал.

Дежурный у двери начальника принял от Хоири заявление и исчез с ним внутри. Через несколько минут он позвал туда и Хоири. За большим, изготовленным руками местного мастера, старым, но покрытым толстым слоем лака столом сидел представительный мужчина. Прямо посередине его головы, словно продолжая линию тонкого длинного носа, деля густые золотые волосы, начинающие на висках серебриться, на две равные половины, шел пробор. Локти твердо упирались в стол, а волосатые руки со сцепленными пальцами на нем покоились, и от этого казалось, что белый человек квадратный. Хоири подумал, что держится и не падает начальник, наверно, благодаря своим локтям, а вовсе не стулу, на котором сидит. Побормотав себе под нос, белый человек закивал, показывая этим, видно, что наконец- то обнаружил в лежащем перед ним листке бумаги хоть какой-то смысл.

— Так, значит, тебя зовут Хоири? — ровным и сильным голосом сказал начальник окружного управления.

Казалось, что его взгляд пронизывает Хоири насквозь, что он проникает под кожу и в кости и видит мозг и внутренности. От этого Хоири стало не по себе, и он переступил с ноги на ногу.

— Я, между прочим, говорю с тобой. Стой прямо, для этого бог и дал тебе ноги. Ну отвечай же мне!

— Да, сэр.

— Ага, так, значит, язык у тебя все-таки есть? Долго же ты это скрывал! А ведь отвечать, оказывается, не гак уж трудно, правда?

На лице у чиновника промелькнула насмешливая улыбка, совсем не настоящая, это Хоири увидел сразу. Затем началось долгое и нудное отчитыванье, от которого у Хоири осталось чувство, что ему необыкновенно повезло, раз за смерть отца он получает хоть какую-то компенсацию.

Чиновник громко пролаял приказ кому-то, находящемуся в этом же самом здании,— он часто делал так, когда бывал раздражен или спешил. Так легче: не нужно убийственно долго втолковывать местному полицейскому, который окажется сегодня дежурным, что именно ему, начальнику окружного управления, требуется. Сколько раз бывало, что дежурный или принесет не то, что надо, или переврет то, что должен был передать на словах; возмущаться и раздражаться из-за этого начальнику уже надоело.

Появился какой-то человек с бумагами.

— На. Там, где я поставил крестики, напиши свое имя. Садись вон за тот стол.

Хоири сел и, стараясь, чтобы получилось как можно лучше, вывел там, где ему было показано, печатными буквами свое имя. К столу начальника он пошел с легким сердцем, уверенный, что начальник окружного управления обратит внимание на то, как красиво написано, и поймет, что тот, с кем он имеет дело, учился в школе. Хоири протянул бумаги белому человеку, и холодный взгляд начальника встретился с его взглядом. Хоири отступил назад и стал смотреть, как шевелятся, словно играют одна с другой, губы начальника. Потом губы замерли, и начальник, подняв глаза, уставился на Хоири; зрачки у него расширились и были теперь огромными.