Когда дождь утих, небо прояснилось, она немедленно вышла на балкон, ожидая вестей, как сестра Анна[34]. Тем самым ей довелось услышать беседу с Ронни («Промок», «Жутко промок», «Переоденься» и т. п.).

Казалось бы, беседа как беседа, ничего особенного. Но диалоги великих драматургов не произвели бы на нее такого впечатления. Бремя скатилось с ее души. Какой тон! Сама доброта. Сама сердечность. А радость? Два дня подряд ей казалось, что Ронни подменили, а теперь, судя по голосу, – вот он, прежний.

Она стояла и пила благоуханный воздух. Гроза изменила все. Шропшир, который только что буквально терзал душу, обратился в какой-то рай. Озеро сверкало. Река сияла. Кролики сновали по парку со свойственной им беспечностью, и, куда ни глянь, паслись довольные коровы.

Сью вышла в коридор, тихо напевая. Конечно, думала она, надо зайти к Монти, но главное – разыскать Ронни.

Услышав звук бильярдных шаров, она решила, что Галли играет сам с собой. Вот его и спросим. Она открыла дверь; и Ронни, почти лежавший на столе, обернулся к ней.

Татуировка мгновенно смела весь его оптимизм. Он пошел на первый этаж. Дверь в бильярдную была открыта. Он зашел – все же развлечение.

– Привет! – учтиво сказал он, выпрямляясь. Итон и Кембридж встали рядом с ним.

Сью ничего не поняла. Он был для нее все тем же братом Чирибл[35], который беседовал с другом из окна.

– О, Ронни! – воскликнула она. – Пойдем на воздух, там так хорошо!

– Да? – осведомился Итон.

– Просто чудесно!

– Да? – поинтересовался Кембридж.

Сью словно укололи в сердце. Неужели он добр и весел только с Монти, не с ней?

– Давай покатаемся, – предложила она.

– Спасибо, не стоит.

– Ну, возьмем лодку.

– Не стоит, спасибо.

– На корте, наверное, уже сухо.

– Навряд ли.

– Тогда погуляем.

– Ради Бога, – сказал Ронни, – не приставай ты ко мне!

Они уставились друг на друга. Взгляд у Ронни был пламенный и несчастный, но Сью прочитала в нем ненависть, глухую ненависть того, кто связан с тобой, хотя и разлюбил. Да, в таких случаях даже говорить и то трудно. Она глотнула воздух и пошла к окну.

– Прости, – сказал Ронни, – виноват.

– Нет, – сказала Сью. – Так лучше. Давно пора все выяснить.

Она чертила пальцем по стеклу какие-то кружочки. В комнате долго висела тяжкая тишина.

– Наверное, нам надо разойтись? – сказала она наконец.

– Как знаешь, – ответил Ронни.

– Хорошо, – кивнула Сью и направилась к двери.

Он забежал вперед и дверь подержал. Кто вежлив, тот вежлив.

Наверху, в своей спальне, Монти Бодкин неожиданно повеселел.

– Ти-ри-рим, – запел он, – пом-пом-пом!

Его осенила мысль.

Началось с бальзама. Видимо, живительный жар коснулся и мозговых клеток, но Монти подумал, что бальзам – не три-четыре унции жидкости, пахнущей заразным болотом, а символ. Если Ронни носит флаконы с бальзамом, значит – все в порядке, ссора забыта, старый добрый друг снова стал старым добрым другом. А добрые друзья делают добрые дела.

Дело, которого ждал теперь Монти, заключалось в том, чтобы пойти к Биджу и взять у него рукопись. Уговорить дворецкого может не каждый. Да, конечно, Пилбем – большой мастер, рано или поздно он ее украдет, но зачем такие сложности? И потом, ему придется платить.

Заглядывая в комнаты, Монти обнаружил друга в бильярдной и направился к нему доверчиво, как мальчик, пришедший в гости к любящему и богатому дяде. Он не умел читать в мыслях.

– Ронни, старик, – сказал он, – не уделишь минутку?

Ронни осторожно положил кий. Конечно, он смирился с тем, что Сью предпочла этого человека, но одно дело – смириться, другое – дать по голове.

– Да? – отозвался он.

– Вот скажи, – попросил Монти, – как ты с этим Биджем?

– В каком смысле?

– Ну, питает он к тебе феодальную преданность? Хочет угодить молодому сеньору?

– Что ты порешь?

– Я не порю.

– Так говори яснее.

– Сейчас, сейчас. Дело вот в чем: у Биджа есть одна штука, которая мне очень нужна. Может быть, ты бы к нему пошел и, ну, оказал воздействие, использовал свое влияние, чтобы он был… как это… податливей.

– Ни черта не понимаю.

– У него эта рукопись, а мне он ее не дает.

– На что она тебе?

Как и в недавней беседе с виконтом, Монти решил, что честность – уместней всего.

– Ты все про нее знаешь?

– Да.

– Что Галли не хочет ее издавать?

– Да-да.

– А у «Мамонта» с ним договор?

– Нет, этого я не знаю.

– Договор. Папаша Тилбери рвет и мечет. У него всякие права, такие, сякие, чуть ли не скандинавские, а ты знаешь, какие перспективы у этой книжки? Вся помойка наших сэров и пэров! В общем, теряет тысяч двадцать, если Галли не уступит. Короче говоря, старик, он обещал мне, что возьмет опять к себе в обмен на рукопись. Он ведь меня выгнал.

– Я думал, ты ушел сам.

Монти скорбно улыбнулся.

– Возможно, такой ходит слух, – сказал он. – А на самом деле выгнал. Почему – долго рассказывать. Главное, если я ее украду, он возьмет меня обратно.

– Зачем тебе это нужно?

– Я должен где-то работать.

– Вроде тебе и тут неплохо.

– Могут уволить.

– Жаль.

– Да уж, очень жаль, – согласился Монти. – Но если ты мне поможешь, Тилбери меня возьмет и я смогу жениться.

Ронни, скажем так, передернуло. Нет, что же это такое! Уводят невесту и еще просят помочь. Он думал, Монти поделикатней…

– Сможешь?

– Да.

– На Саре Вирджинии Юарт?

– А? Э? О? Ах вот ты о ком! Нет, Сара умерла. Да, да, да. Умерла от чахотки. Жуткое дело.

– Ты говорил, от пневмонии.

– Нет. От чахотки.

– Ага, ага… Значит, ты любишь другую?

– Еще как!

– И она тебя любит?

– Жутко.

На Ронни снизошла беспечность. В конце концов, важно ли это? Важно ли вообще что-нибудь?

Тут на него вдобавок снизошла и страсть к широким жестам, дух Сиднея Картона[36], с той лишь разницей, что Сиднею, если мы не перепутали, все это доставило радость, а ему – злобную скорбь.

Монти увел от него Сью. Она ушла не пикнув. Прекрасно. Что ж, он им покажет. Они увидят, что такое истинный Фиш.

– Зачем тебе Бидж? – сказал он. – У него рукописи нет.

– Что ты, есть. Я видел, он ее читал…

– А потом отдал мне. – Ронни взял кий и прицелился к шару. – Она у меня в ящике. Бери, если хочешь.

Монти ахнул. Сын Израиля, на которого внезапно посыпалась манна, не испытывал такой благодарности, удачно смешанной с удивлением.

– Ну, старик! – сказал он. – Ну, даешь!

Ронни не ответил, он был занят.

Гроза прошла, а Галли Трипвуд маялся и томился. Любимый газон промок, особенно не походишь; промок и шезлонг, не посидишь. Солнце сияет, это да, но мир – слишком мокрый для человека, который не любит сырости, словно кошка.

Он посидел в своей каморке, побродил по дому и наконец обосновался в холле, ожидая собеседника, способного оценить и случай из жизни, и рискованный лимерик. За приятной беседой не заметишь, как раздастся гонг.

Однако ему не везло. Прошел Монти, но после недавних ревеляций беседовать с ним не хотелось. Монти исчез в бильярдной, где сам с собой играл Ронни, потом появился снова и направился вверх по лестнице. Сурово глядя на него, Галли пробурчал: «Ну и гад!»

Вскоре показался Пилбем, криво улыбнулся и нырнул в курилку. К нему тоже не влекло – плетет интриги с этой Конни, носит мерзкие усики. Оставалось два варианта. И впрямь, Кларенс – у свиньи, Сью вообще куда-то исчезла, значит – или Ронни, или Конни. Видимо, она пьет чай. С ней давно пора побеседовать.