Чересчур красивый и элегантный. Такой не пошьешь за день.

Видно, что готовилась давно...

— У меня дочери, — напомнила она. — И мне нужно выдать их замуж поудачнее.

Она рассмеялась, окинув меня презрительным взглядом.

— Ты же знаешь. Удачный брак открывает перед девушкой все двери! Поэтому нужно много золота, чтоб хорошо устроить моих крошек. А для такой потаскухи, как ты, у меня лишних денег нет!

— Но…

— Можешь, кстати, все же выйти замуж за Юджина, — ее желтые, по-волчьи злобные глаза смеялись. — Правда, после положенного траура.

О, нет! Меня замутило оттого, что мне снова придется говорить с этим человеком о браке.

Жить с ним?

Снова оказаться с Юджином в одной постели?..

Меня тошнит от одной только мысли об этом.

— Надеюсь, твой жених окажется приличным человеком. Хотя что-то мне говорит, что он тот еще проходимец. И без денег ты ему не нужна, маленькая потаскушка.

Мачеха торжествовала.

Втаптывала меня в грязь и радовалась.

Обзывала грязными словами с видимым наслаждением.

Ей как будто бы была важна эта победа надо мной.

Унизить, обратить в ничто — это было ее целью.

И теперь она была полностью удовлетворена.

— Вы еще смеетесь?! И сомневаетесь в том, что он бесчестен? После того, что он сделал со мной? С вашего дозволения?!

— Фью! И что же? Я должна отвечать за поступки взрослого молодого человека? Да он мне никто! Откуда я знаю, что у него в голове!

— Что у него в голове?! А вы не знали, что у него в голове, уложив нас в одну кровать?!

— Блюсти твою честь я тоже была обязана? — смеется она.

Уже откровенно издевается, упиваясь моим смятением и стыдом.

Я слышу, как за дверью надо мной потешаются, смеются сводные сестры.

Они давятся смехом, зажимают рты. Но иногда хохот просто вырывается наружу.

— Так что забирай своего грязного выродка, — холодно заканчивает мачеха, — и иди… вон отсюда. Я не собираюсь кормить два лишних рта.

Это какой-то абсурд.

Так быть не должно.

Неужели никто мне помочь не в силах?!

Впрочем, была одна надежда.

Юджин.

Он, как будто бы, не отказывался от меня.

Узнав о смерти моего отца, он сделал печальное лицо и повторял:

— О, милая… как мне жаль, как жаль! Такое горе!

И ни слова об отмене брака!

Он может помочь мне!

Да что там может — должен! У меня же на руках его дитя, его сын, его наследник!

Юджин был очень рад его рождению. Говорил, что ребенок очень похож на него. И всем необходимым он сына обеспечит.

Стало быть, к нему можно обратиться с просьбой помочь мне деньгами. После траура.

Но, черт подери, где мне жить с ребенком все это время?!

— А что скажут люди, — собираясь с духом, произношу я, — когда узнают, что благородная девица из вашего дома мыкается без прислуги, без крыши над головой?

— О, так это не проблема! — щебечет мачеха, как ни в чем не бывало. — Конечно, дорогая! Меньше двух слуг я не могу тебе предоставить! Это было б неприлично!

Она знаком кого-то подзывает, и я чуть не рыдаю от горя, увидев моих… слуг.

Две служанки, что она мне хочет выделить — это просто насмешка.

Древняя старуха Ивонна, немощная, жалкая. И ее внучка Рози, ребенок совсем. Сирота с изувеченной хромой ножкой.

Девочка ходить толком не может, не то, что прислуживать. Воду понесет — расплещет.

Отец держал и кормил их из жалости.

Мачеха же этого делать не собиралась.

Она безжалостно собиралась выкинуть их вместе со мной, на улицу. Пропадать.

Как мусор.

Избавляется ото всего ненужного в доме…

Рози смотрит испуганно. Ее большие глаза полны слез.

— Я буду хорошо служить, — шепчет она. — Не гоните меня! Не бросайте…

Нет сил смотреть в ее перепуганные, полные слез глаза. Девочка дрожит и всхлипывает, ведь ей наверняка уже сказали, что выставят ее на улицу.

Выбросят, как щенка или котенка, в канаву.

Помирать или побираться — тут уж как повезет.

И я — ее последняя надежда не пропасть.

А одета-то она как!

В какое-то рубище.

Хорошие вещи отобрали! Кажется, даже чулки теплые сняли. Оставили ей чиненые, ветхие, старые. И платьице рваное, некрасивое, серое какое-то.

— Мы будем хорошо служить, — испуганно вторит старая Ивонна, прижимая к себе девочку. — Только не гоните! Не обрекайте на смерть!

— Вот видишь, Эрика, — мерзко хихикнула мачеха. — Я выделила тебе самых верных людей! Они за тобою и в огонь, и в воду. Чем ты еще недовольна?!

Я проглотила злость, едва не лишившись чувств.

Самых верных?!

Самых беспомощных и самых слабых!

Самых голодных и больных!

Людей, о которых мне самой придется заботиться!

— А жить нам где? — уже грубо произношу я. Игры кончились; слезы мои не разжалобят ее каменного сердца.

Она щурит желтые глаза.

На ее тонких злых губах играет недобрая усмешка.

— Ну, есть же Старый Дом, — великодушно произносит она. — Это довольно большой и красивый дом! Заметь, я очень щедра к тебе! Если привести его в порядок, это будет великолепное поместье! Великолепное! Самое красивое из всех, что были у твоего отца! Какая там живописная природа!

Старая Ивонна ахает и бледнеет.

Маленькая Рози разражается рыданиями; на нее просто истерика нападает.

Она обхватывает бабушку худыми ручонками и плачет навзрыд, словно ее отправили на плаху.

Тут у любого бы сердце остановилось от жалости.

Но не у мачехи.

Старый Дом и в самом деле когда-то был величественным и прекрасным зданием.

Но со временем пришел в упадок.

А все потому, что слава у него дурная. Поговаривают, что там водятся привидения. И они, якобы, душат и убивают хозяев.

Не знаю, насколько это правда.

Но по той легкости, с какой мачеха мне передает этот дом во владение, это, скорее всего, так и есть… Что-то нечисто с этим особняком!

— Вот и бумага готова, — воркует мачеха, словно фокусник, из ниоткуда, раздобыв документы на дом. — Там все твое. И земли вокруг, и ручей, и сад…

Ее голос понижается до интимного шепота. И она почти шепчет, глядя мне прямо в глаза:

— И старое проклятье. Пользуйся, девочка. Все твое, до самой смерти. А сейчас пошла вон, с глаз моих долой! И да — сними-ка это платье. Оно слишком дорого, чтобы отдавать его какой-то нищей потаскухе!

***

В моей комнате все было вверх дном.

Даже с постели стащено красивое постельное белье.

Шкафы пусты — сестрицы уже с утра выгребли оттуда все платья, все красивые вещи.

Шкатулки валялись разломанные, словно их нарочно топтали ногами. И драгоценностей в них, разумеется, не было.

Собирать вещи практически не пришлось.

Сестры мне оставили лишь несколько ношенных сорочек да пару платьев. И те нарочно изорвали и истоптали.

Старая Ивонна и маленькая Рози следовали за мной неотступно, словно тени.

Пока я, потрясенная, стояла посреди своей комнаты, не зная, что тут можно взять, мои новоиспеченные служанки кинулись собирать буквально все.

Ивонна поставила на постель корзинку со спящим малышом и шустро стала собирать белье, чулки, платья.

Она отряхивала с них следы моих «сестер», шустро укладывала в стопку и затем помещала в большой, но старый дорожный чемодан.

Он походил на сундук, оббитый потертой коричневой кожей.

Слишком большой; у меня и вещей-то не наберется столько…

Маленькая Рози тоже не стояла без дела.

Она собирала мои щетки для волос, гребешки — те, что не утащили «сестрицы». Подобрала и рукоделие, нитки с иголками, ножницы. Лен, на котором я вышивала.

Глядя, как они проворно собирают какие-то мелочи, я чуть не заплакала.

Мы теперь с ними стоим на одной ступени.

Еще несколько минут, и меня выкинут из дома. И я стану бездомной нищенкой.

Но только мне, в отличие от них, и в голову бы не пришло, что такие мелочи, как пуговицы и ленточки могут иметь какую-то ценность…