– Они, нынешняя молодёжь, когда поумнеет, так же говорить будет, так что всё правильно.

Старик согласно кивнул и повторил:

– Так что всё правильно. Давайте так и думать, что всё правильно, – добавил он недовольно. – Тогда и дёргаться нам не следует.

Секретарша молчит и внимательно смотрит на старика, и со стороны кажется, что она готова с ним согласиться, но с некоторыми оговорками.

– Молчите – значит, согласны со мной или… – Старик встаёт, подходит к окну и, не оборачиваясь, ворчит: – Поздно нам дёргаться. Поздно… Мы своё уже отдёргались.

– А вот и нет! Вот и нет, – возражает секретарша. – Вы, шеф, зря так… Он же сказал, что только вам и доверяют… У вас есть имя, есть авторитет.

– А у них есть… – Старик тихонько поёт: – Зарю встречает поезд наш, летит в просторы светлые, мы взяли в путь один багаж – свои мечты, свои мечты, мечты заветные.

– Да, может быть, может быть… – неуверенно произносит секретарша. – Но у вас… вы же сами говорили: были годы после большой войны, и всё казалось… – Она запнулась, не зная, как обозначить то время и через несколько секунд продолжила: – Великое время было. Казалось, что все были победителями. Воспитывали нового человека – человека коллективного, которому всё по плечу и…

– И мечтали о светлом будущем, – продолжил её мысль старик.

– Не только мечтали, – замечает секретарша. – Знали, что это светлое будущее обязательно наступит.

Старик оборачивается, возвращается на место и отвечает:

– Точно знали. Но не все были героями. Отец не считал себя героем, и сосед контуженный не считал себя героем. Они молчали про войну… Они не распространялись на эту тему… Почему?

Секретарша смотрит на старика и, опустив голову, тихо отвечает:

– Я не знаю.

– Я тоже не знаю, – вторит ей старик и вслух вспоминает: – Отец почему-то рассказывал бытовые случаи, а не про саму войну. Рассказывал, как они после боёв с форсированием большой реки двигались по территории страны, которая…

Старик задумался и слово «которая» повторил несколько раз, на что секретарша сначала слегка удивилась, а затем, когда старик так и не смог обозначить название страны, сочувственно произнесла:

– Много их было, этих стран, – разве все запомнишь?

– Не в этом дело, не в памяти, – отреагировал старик. – Тогда я не понимал, в чём дело. Просто не задумывался над этим. А сейчас, то есть потом, когда поумнел, то понял… – Он несколько секунд молчал, а затем, улыбнувшись, продолжил: – Всё очень просто. Просто это сейчас. А тогда было непросто. Тогда она, страна эта, была дружественной, точнее – стала дружественной, а в войне на стороне врага была. Так вот, отец рассказывал, как они двигались вдоль большого озера, по берегу которого стояли богатые, как говорил отец, дома, брошенные хозяевами. Удивление наших было оттого, что всё, почти вся утварь была на месте. Казалось, что жители собрались и спешно покинули эти места. В подвалах запасы вина несметные при каждом доме. Отец так и говорил: «Изобилие всякого виноградного, чего в наших краях не сыщется» и добавлял фразу, мне понятную: «Эка буржуи местные жили, в большом достатке». А потом, после войны там буржуев не стало. Но то, что они воевали против нас, – то замалчивалось. Считалось, что раз теперь они друзья, то старое не стоит ворошить.

– Кто старое помянет, тому… – прошептала секретарша.

– Да-да, – поспешил согласиться старик, но как-то неуверенно и сразу же возразил: – Но историю забывать нельзя. Забудешь, предашь забвению и она тебя предаст. Вот и я стараюсь не забывать.

Старик слегка нахмурился, что-то вспомнил и вновь разговорился:

– Бывал я в тех местах. Похоже, в тех, но когда уже всё поменялось. Туристом проезжал вдоль этого озера, и казалось мне, что местность с домами и садами та же, что и отец видел тогда, после боёв. Те же дома, то же озеро, да и путь наш лежал к лесам, где отец войну закончил; недалеко от одной из столиц, которую наш Верховный главнокомандующий спас от разрушений. Смотрел я на эти домики и думал, что вот и мне сподобилось здесь побывать, и время вроде слилось в единый поток, и как будто отец и я где-то здесь совсем рядом, только разделены мы несколькими десятками лет. Вот вам и связь поколений, которой нынче, мне кажется, не хватает, – завершил свой монолог старик, посмотрел на секретаршу и спросил: – Вы-то меня понимаете? Должны понимать. Нам это крайне необходимо, – добавил он и замолчал.

– Я понимаю, – тихо ответила секретарша. – Мне это сделать легко, а им… Она отвернулась и посмотрела в окно. – А им – я имею в виду нашу молодёжь – им сложнее. Но это потом преодолеют, – потом, когда станут старше и мудрее. Когда наши слова и мысли поселятся невзначай в их душах. А это произойдёт обязательно – это закон жизни. Так должно быть.

– Так должно быть, – повторил старик и подумал, что Толстому, наверное, было понять сложнее, ведь у него не было отца-фронтовика. – Кто бы ему свои мысли передал – бабка, которая всю войну просидела в деревянном доме на окраине большого города? У неё дрова были, заготовки с огорода были, у неё было всё не так страшно, как у остальных, которые остались без еды в каменном мешке города, окружённого врагами. Не то что моя мама, голодная и замерзающая в первую страшную зиму войны. Как ей удалось выжить? Как… Не нам судить. Как оно было и как будет? Но мы всё равно в ответе за всё, что было до нас. – Что, думаете, банально? – спросил старик. – Думаете, зря я так ответственность на себя или вину возлагаю? Мол, старик, из ума выжил…

– Что вы, шеф, я так не думаю! – испуганно ответила секретарша. – Ни в коем случае я так не думаю. Вы же знаете.

– Простите, это я что-то зря раскипятился, – произнёс старик. – Воспоминания разволновали – это дело весьма волнительное.

«А как же его по батюшке? – подумал он, едва проснувшись. – Да, совсем не помню, помню только фамилию и имя. Никогда его по отчеству не называл. А зачем – в школе звали Длинный, и всё было ясно».

– Ты опять уснул в кабинете, – услышал он из-за двери.

Вставать не хотелось, за шторами уже вовсю светило утреннее летнее солнце, и он вспомнил, что отца Длинного он совсем не знал. Видел его всего-то пару раз. «Нормальный дядька, только сильно сутулый и худой, совсем как мой прадед, только моложе».

– Я же просила тебя не спать в кабинете! – услышал он снова из-за двери и подумал, что надо бы ей что-то ответить. Сказать, что он заснул случайно, много работал и заснул.

«Так не отвертишься, – подумал он. – Придётся вставать и что-то говорить».

Он медленно повернулся набок, осторожно спустил одну ногу на пол и с полминуты раздумывал, как подняться: сразу или ещё немного посидеть на диванчике, поразмышлять, чем бы заняться с утра.

– Ты помнишь, сегодня мы у…. – Она громко произнесла фамилию их давних знакомых и спросила: – Ты обещал пристроить их внука. Не забыл?

«Что я там наобещал? – подумал он и нехотя поднялся с дивана. – Скажешь впопыхах, а потом…»

– А почему сегодня? – прохрипел он через дверь. – У меня много дел.

– Какие дела? – возмутилась она. – Сегодня выходной, ты что, забыл?

– Забыл, не забыл, – проворчал он и подошёл к окну, раздвинул шторы и прищурился от яркого света. – Хорошо, когда лето, – прошептал он, поправил на себе халат и двинулся к двери. Она, увидев его на пороге, покачала головой и строго заявила:

– Я запрещаю тебе ночевать в кабинете! Это для тебя не солидно. Посмотри на себя, в каком ты виде! Это всё результат неправильного сна.

А он промолчал, только, опустив глаза, попытался прошмыгнуть в ванную, но не тут-то было. Она преградила ему путь и начала нудить. Он знал, что минут пять её не стоит прерывать, но в этот раз почему-то громко перебил её:

– Он говорил мне, что ты кривляка, – тихо произнёс он. – А я возражал.

Она не сразу поняла, о чём говорит старик, и, не прекращая увещевать его по поводу неправильного сна, захлопала веками и мельком спросила: