Но он заболел и лежал в постели уже три дня. Лежал и смотрел со второго этажа деревянного дома на веточки сосны. Там, среди сложных изгибов и переплетений, можно было при тщательном рассмотрении обнаружить очертания диковинных предметов и, если долго всматриваться, можно было увидеть фантастические картины – вроде нагромождений механизмов и каких-то неземных строений. Ему особенно запомнились две веточки, которые, переплетаясь, изображали дикое животное, похожее на древнего быка, и когда слабый весенний ветерок колыхал эти ветки, бык изображал движения, напоминающие бег животного по древним просторам. Так, по крайней мере, представлялось ему. Он закрывал глаза и представлял себе лето, когда совсем тепло, когда каникулы, когда времени на все дела много – премного и хочется совершить нечто большое, заметное, но время бежит, а большое дело сразу не получается – и приходится довольствоваться малыми делами, которые заполняют почти весь светлый день.

После школы на минутку забежал дружок по прозвищу Толстый. Ему не разрешалось приходить к больному – бабка Толстого побаивалась, что он может заразиться, – но Толстый всё-таки забежал, положил листок бумаги со школьными заданиями и со словами: «Ну, пока» выскочил из комнаты. Задания смотреть не очень хотелось – хотелось подняться и хотя бы встать у окна и взглянуть, как там внизу, на дорожке, ведущей к дому. Там ещё недавно виднелись остатки старого грязного снега, а теперь, наверное, уже всё растаяло. И вообще, ему хотелось на улицу, туда, где заходящее солнце подсветило яркими красноватыми лучами верхушки деревьев и крыши домов. Где уже можно было соорудить местечко для запуска ракеты, а Толстый, наверное, без него не станет ракету запускать и испытывать пистолет, сделанный из алюминиевой трубки, насаженной на деревянную рукоятку. Туда, где весенние воробьи громко чирикали, как будто разговаривали между собой о том, что светит солнце и ушли холода, и что скоро будет много еды и у них наступит лёгкая жизнь, как у всех, кому уже немножко надоела зима с морозами и большим снегом.

Он потянулся и взял листок, принесённый Толстым. На белой, чуточку помятой бумаге каракулями Толстого было выведено задание по алгебре: необходимо было решить задачку без составления уравнений. Они уравнения ещё не проходили и решали все задачки путём постановки вопросов. Он уже решал такое, но в последний раз им с Толстым решить подобное не удалось – пришлось просить соседа с нижнего этажа, который учился в институте. Сосед задачку решил быстро, но с уравнениями, а это им совсем не годилось. В школе училка всё-таки похвалила их за решение, но заметила, что решили они задачку через уравнения.

А теперь новое задание и, наверное, опять сложное. Он прочёл задание несколько раз, понял, что в этот раз решить задачку ему под силу, и отбросил листок на тумбочку, стоящую у кровати.

Стало темнеть, краски на сосне потускнели, вечерняя пелена накрыла всё дерево, и ветки стали едва различимы. В комнате зажгли свет, и он услышал голос матери:

– Сейчас лекарства… А потом я тебя покормлю.

Лекарства ему надоели, но делать нечего – лечиться надо, и он безропотно проглотил несколько горьких таблеток. Он уже научился их глотать не разжёвывая, запихивал подальше на язык и запивал водой. А раньше это было проблемой… Раньше он был маленьким – он уже и не помнил, как упал с сарая и поранился. На горле посредине остался шрамик; мать рассказала ему, как было дело и как она испугалась за него, а он этот случай и не помнил – маленьким был, глупым, полез на сарай без знания дела. Теперь бы он не свалился вниз, теперь бы удержался, теперь они с Толстым где только не лазали. Бывало, тренируя равновесие, шли по высокому штакетнику и прыгали с высоты вниз, когда равновесие не удавалось удержать. Забирались на старый клён у сарая и сидели подолгу наверху, наблюдая за соседями и просто прохожими. Смотреть сверху было интересно. Ты всё видишь, а тебя никто не замечает – сидишь наверху, как разведчик-партизан.

Он выпил полстакана воды и опустил голову на подушку. «Надо больше пить, – говорила мать, – чтобы хворь выходила из тела». И он пил понемножку, пил не только воду, но и разные соки, которые она ему делала. Отец приходил поздно, интересовался его состоянием и тихо ужинал.

Обычно, когда сын не болел, отец утром будил его в школу, предварительно приготовив ему завтрак. А однажды после завтрака он, как обычно, собираясь в школу, зашёл за Толстым. Толстый жил в отдельном доме, как тогда говорили, в частном секторе. На первом этаже проживал его прадед – сумрачный и строгий старик, худой и вечно чем-то недовольный. Встретившись с ним взглядом, казалось, что именно тобой-то он и недоволен, и того гляди начнёт тебя нудно журить. Он не любил прадеда Толстого и как-то немножко даже съёживался при встрече с ним, а Толстый, похоже, привык к своему прадеду, он просто мало с ним общался.

Воспитывала Толстого бабка, которая была дочкой этого смурного деда, и жил Толстый с бабкой наверху, на втором этаже, куда с улицы вела длинная закрытая лестница. Длинный поднялся по ней наверх, тихонько постучал в дверь несколько раз, но никто ему не ответил.

«Странно, – подумал он, – неужели Толстый без меня убежал в школу?» Он ещё с минутку постоял у закрытой двери и решил идти один. Дорожка вдоль берега была пуста, и у школы никто не толпился, не торопился на урок. Да и вся площадка перед зданием школы была пуста, будто в здании вообще никого, будто все уроки внезапно отменили, а он об этом ничего не знает. Он, уже волнуясь, подошёл к входной двери и приоткрыл её. Внутри тускло горела всего одна лампа, и тётка-уборщица обернулась в его сторону.

– Ты чего, сынок? – спросила она. – Чего так рано-то? В школе никого. – Она взглянула на настенные часы и произнесла: – Смотри-ка, ещё через час как откроемся.

Он тоже посмотрел на часы и понял, что отец разбудил его на целый час раньше, вот поэтому и у Толстого ему не открыли. Вот поэтому и тишина вокруг, и нет никого. Домой возвращаться ему было не резон – он проболтался возле школы с полчаса, а потом первым появился в классе. Вечером отец со смехом рассказывал, как заявился в цех ни свет ни заря и напугал охранника таким ранним появлением. Да и сам сначала весьма удивился тому, что никто на работу не явился, словно вымерли все работники за прошедшую ночь.

Мать померила ему температуру, осталась довольна показаниями стеклянного термометра и подала ему ужин.

Нехотя проглотив кашу и выпив горячего чаю, он поудобнее улёгся в постели и закрыл глаза. Спать не хотелось, хотя мать частенько повторяла, что во сне болезнь быстрее проходит. Он слышал, как вернулся с работы отец, как он, быстро поужинав, прилёг на диван и некоторое время шуршал газетой и, кажется, тихонечко задремал.

– Что? – строго произнёс крупный старик, с трудом изъявший своё тело из машины.

Крепкий мужчина вытянулся перед ним по стойке смирно и молчал.

– Не тяни, – повторил старик и тихо, но так, словно приказал, произнёс: – Кто был?

– Он вас знает, – последовал ответ.

– Излагай, – приказал старик и, тяжело дыша, медленно двинулся к крыльцу каменного дома.

– Он сказал, что Длинный с Толстым ракету строить будут, – ответил охранник, а старик, не замедляя движения, хмыкнул и произнёс:

– Дурака пустил.

– Он ещё сказал, что Длинный порох сделал для пистолета, стрелять будем, – добавил охранник, продолжая следовать рядом со стариком, но на полшага сзади.

Старик неожиданно остановился, несколько секунд тяжело сопел в нос, молчал, а затем повернулся в сторону охранника и спросил:

– Высокий, худой?

– Седой с клюкой, – ответил охранник.

– Что делал? – спросил старик.

– Гладил сосну, – последовал ответ.

Старик внимательно посмотрел на старое дерево и проворчал:

– Это точно Длинный, а дерево пора ликвидировать.

– Шеф, она не хочет, – ответил охранник.

– Она не хочет, – иронично повторил старик. – А когда-то всё хотела.