Сила, проистекающая из нее, была чуть ли не божественного масштаба, казалось, Люба уничтожит его одним лишь касанием, просто ради подтверждения авторитета. Но сам он был не из робкого десятка: кошмар Комы и Целестина пробудил в нем спящее упрямство и характер, позволивший столкнуться бесстрашно с самим богом Вселенной. И тот факт, что он не просто выстоял ее волю, но еще и получил странное удовольствие от такого, почти равнозначного, сопротивления, взывал к некоему уважению в ее адрес.

– Я рад, что вы выговорились. Но, к сожалению, времени у нас не очень много.

Услышав эти слова Бэккер увидел то, свидетелем чего не хотел бы быть, – жгучий, пробирающий до самых костей страх на лице Любы от слов образовавшегося рядом с ними Клендата.

– Пожалуй, ценность моего интереса существенно ниже причины моего присутствия для тебя сейчас, что, как скоро ты поймешь, на самом деле неотделимо друг от друга. Но начать я хочу даже не с запоздалого приветствия, вполне возможно ставшего бы для тебя своеобразным оскорблением. Я внезапно рад ошибиться в давнем желании более никогда тебя не видеть. Ты здесь, что сейчас, в нашем непростом контексте, я воспринимаю преимущественно положительно.

Ничего не ответив, Люба приблизилась почти в упор, глаза ее долго вглядывались в лицо Клендата, изучая его с особой дотошностью, скорее, проверяя свой разум на контакт с реальностью, нежели достоверность объекта кропотливого исследования. Но чем дольше она, превращаясь в напряженный сгусток жгутов, познавала его, тем больше в ней что-то менялось.

– Это ты дал Беккеру мои письма. Раз ты читал их, значит, понимаешь, что с узлами покончено. Я выстрадала шанс на обычную жизнь.

– Ты наконец-то повзрослела.

– Оставь эту снисходительность при себе! – Люба вступала на тропу войны, в то время как Клендат выглядит безмятежным, легким и доступным. – Я все думала эти два дня, почему на пути сюда меня усыпили против воли, а пару часов назад просто отпустили, даже выдав новые документы с настоящим именем. Теперь все ясно – раз ты не убил меня, значит, тебе что-то нужно.

– Понимаю, верить в мою заботу не допускается за неимением желаемых лишь тобой и понятных лишь тебе жестов гипотетической искренности. Не всему суждено меняться. Но когда я говорю, что рад твоему возвращению…

– Ты прав – не верю.

Несколько минут они не отрывали друг от друга глаз, будто бы общаясь мысленно, продолжая лишь укрепляться в своих позициях.

– Тебе известно лучше всех в этом мире – вера не принадлежит никому, лишь материал для построения временного ради свершения постоянного.

– Мне все ясно: отпустил меня для знакомства с пустотой, которой ты заменил важные для меня и матери координаты. Вместо нашего дома – площадь с чужими памятниками и исправленной историей города, чей центр зданий Триединства замещен пустующей площадью. Прошло чуть больше сотни лет твоей безграничной власти благодаря нашему с матерью отсутствию, и знаешь что? Я рада этим решениям.

После этих слов Люба поймала себя на очень важной мысли, способствующей ослаблению защитного механизма, отчего она даже взглянула на все еще напряженного, держащегося нейтрально Бэккера. Клендат уже хотел что-то сказать, как она опередила его: – Прошлому место в наших сердцах и памяти – большего мне и не нужно. Уверена, ты знаешь обо всем, что было на Целестине, может, даже и на Коме, отчего мне и не ясно твое ныне здесь нахождение.

Клендат с доброй улыбкой приблизился для усиления следующих слов:

– Я правда рад твоему возвращению.

– А я твоему – нет.

– Значит, ты надеялась…

– Тебя не должно это удивлять.

– Возможно, я тоже изменился.

– И это меня не волнует. Бэккер, – Люба обернулась к тому и сделала шаг, обращаясь больше с предупреждением, нежели с заботой, – что бы он тебе ни говорил, что бы ни просил, ты не обязан ничего делать. Мы с тобой имеем полное право оставить Кому и Целестин позади, потому что мы сделали все и сверх того. Ты читал мои письма, у тебя наверняка есть вопросы, но сейчас время не для них, а для примера – если я смогла оставить это позади, то и ты сможешь.

Клендат наблюдал все с неизменным интересом, словно ничто не коснется его лично, следовательно, и ценности нет.

– Я пришел за помощью к вам.

– Ложь! Нет в этом мире ничего тебе неподвластного, и меня тревожит факт твоего ныне присутствия на Опусе. Ведь я отлично знаю твою тягу к оптимизации, отчего, в свою очередь, я не удивлена наличию некоего Совета на берегу неких Основателей. Ожидаю расхождения между историей реальной и переписанной для новых поколений.

– Ты ей вообще ничего не рассказывал? – спросил Клендат у Бэккера вполне естественно, словно они все друзья, но тот ничего не ответил, лишь собирал информацию. – Люба, он тебе подтвердит, что еще двадцать четыре года назад случилось то, что было прозвано «Бунт Машин», пресечь который во спасение цивилизации стало достаточно посильным лишь мне. После чего, разумеется, бразды правления были переданы простому в названии, но незаменимому в балансе новой структуры применения Совету Основателей.

Люба взглянула на Бэккера и, получив от того краткий кивок в подтверждение задокументированной истории, уже хотела продолжить допрос, как Клендат не дал и малейшей возможности перехватить инициативу:

– Ты была права – я знаю, что произошло на Целестине. Палатка передавала видео и аудио, составляла проекцию с ваших скафандров.

Люба и Бэккер переглянулись с тем самым молчаливым общим удивлением сокрытого факта.

– Вижу, вы оба понимаете, о чем я, точнее о ком.

– Я уже говорил – это больше не моя история. – Бэккер чуть ли не физически ощутил, как его затягивает, словно в воронку, эта ненавистная тема разговора. – Разбирайтесь с Варваром сами, и если мир сгорит, то значит, такова жизнь.

– Да брось, Бэккер, сейчас самое время получить все ответы, потому что больше никаких тайн.

Он игнорировал воспоминание, но странный блеск в глазах Любы вынудил поддаться любопытству.

– Там была женщина. И была она очень похожа на тебя.

Люба смотрела на Бэккера слишком долго, чтобы тот понял нежелание продолжать этот разговор.

– Пожалуй, я начну с другого ракурса. – Клендат усиливал напор, выговаривая каждое слово быстро и четко. Уследить за ним было непросто, казалось, он выковывает новую реальность пугающе убедительным тоном, чему поддался Бэккер, не в последнюю очередь из-за проявления в Любе заметного пресмыкания перед ним. – Мне нужна ваша помощь по самой простой, но оттого и важной, причине – ваше, не имеющее аналогов, адаптивное выживание в самых непредсказуемых, требующих фантазии и гибкой стратегии условиях. Вы, лучшие из людей, доказали это делом не единожды на доступном для изучения полотне истории. Так уж вышло, что власть у меня все же не безгранична, – человеческий фактор обладает потрясающе неизмеримым влиянием, способным рождать, сам того не ведая, удивительные сценарии в самых непредсказуемых для аналитики сюжетах. Я бы мог заставить вас работать на меня и сложить свои жизни в фундамент грядущего свершения величественного перелома мироздания настолько, насколько вам не вообразить. Но для грядущего свершения необходимо объединиться, иначе, потакая выкованным в пламени судьбы и времени инстинктам выживания, ваш дар адаптации сменит русло с цели глобальной на персону локальную. Сам факт вашего отстранения от так называемых друзей является нужным мне симптомом правильной переоценки ценностей в геометрической прогрессии перспектив развития нашего сотрудничества. Вы – недостаточно хорошие люди для плоскости однородных решений, но великие лидеры для выявления оптимальных жертв сейчас в возможный перелом сил завтра. И я позаботился о том, чтобы вы не только не переживали за своих людей, но и показали свою сторону намерений.

Энергичная и властная речь, которая еще и казалась неким исследованием новой конструкции их отношений, оборвалась в момент появления между Любой и Бэккером голографического объемного изображения. Камеры наблюдения передавали картинку с неизвестного им места, где отчетливо были видны Оскар, Настя и Рода, сидевшие за общим столом в небольшой столовой.