Повисшую в комнате тишину нарушало лишь жужжание мухи, бьющейся об оконное стекло в надежде на свободу. Закатное солнце клонилось к горизонту, мягко освещая комнату тёплыми лучами, и длинные причудливые тени прыгали по стенам.

Поля снова посмотрела на фотографию:

– Нет, бабушка, что ни говори – но какая же ты красивая! И сдался тебе этот Ильнур. С такой фигурой и густыми волосами можно было и другого найти кого.

– Небось мыть их – одно мучение, – поморщилась Надя, тоже заглянув в альбом. С фотографии на неё смотрела красивая статная девушка с тёмными глазами и толстой косой до пояса.

– Ну лучше уж так, чем как в частушке про тебя, – парировала Поля.

– В какой частушке?

– «Как у нашего у Кузи три волóсинки на пузе».

Надя залилась краской и сжала руки в кулаки. С трудом она выдохнула через плотно сжатые зубы, стараясь успокоиться, и процедила:

– Как бы тебе, Поля, кто волосы не повыдирал. Мало ли так на улице выйдешь, а тут раз! – и стая птиц налетит.

– Попробуют пусть, – фыркнула Поля, внешне выглядя непринуждённо и ровно, но пульсирующая на шее венка свидетельствовала об обратном. – Как раз моим малышам пора на охоту выходить, а то всё корм да корм…

– Прекратите! – бабушка Дина так лихо стукнула по подлокотнику кулаком, что лак покрылся сеточкой мелких трещин. – Вы не ругаться должны, а помогать друг другу! Вы же две стороны одной медали! Вы сёстры!

– Знаешь, бабушка Дина, – медленно поднимаясь с дивана, скривилась Надя. – Уж лучше одной, чем с такой сестрой. Сама сказала, что родство не от крови зависит. Ты мне, к примеру, не родная, но куда ближе, чем Полька.

– И мне бабушка ближе, чем ты! – Поля вскочила на ноги, и, сделав шаг вперёд, обвиняюще указала на сестру. – У тебя, Надя, сердце сухое, как птичий помёт! Сколько я не старалась, как не пыталась подружиться – ничего не получается. Хоть мы и сёстры, общего у нас ничего нет!

Надя фыркнула, скрещивая руки на груди:

– И к счастью! Даже не представляю…

– Перестаньте же! – бабушка Дина перебила Надю и взмолилась, прикладывая руку к груди: – Прошу вас, милые, умоляю, не ссорьтесь! Наговорите гадостей – и сами потом жалеть будете! Знаю, знаю, о чём говорю. Сама такая была… И до сих пор жалею, неужели не поняли вы? Никогда со злом и грубостью счастья не найти! Ох, больно как…

Надя со злостью посмотрела на сестру:

– Довольна? Испортила вечер, дура!

– Я испортила? – ахнула Поля. – Да я, Надька, только и стараюсь, чтоб острые углы твои сгладить! А вот дура – это точно. Другой бы кто, поумнее, давным-давно плюнул на это дело.

Вспыхнув, Надя выскочила из комнаты и бросилась прочь. Добежав до лестницы на чердак, девочка выхватила из кармана мандарин, швырнула его на пол и принялась остервенело топтать, размазывая по полу. «Не пройдёшь сюда больше, хоть тресни!», – мстительно подумала она, представляя лицо сестры, и рассмеялась. А после ловко забралась наверх, захлопнула за собой дверь и, прижавшись к ней спиной, отдышалась.

Птенцы запищали, завидя Надю. Вернувшаяся пара голубей – их родители – закурлыкали и затоптались на месте, приветствуя хозяйку чердака. Надя устало присела возле них и погладила по круглым головкам.

– Вы же мои хорошие… Никто, как вы, не понимает…

Девочка не успела договорить. За дверью, где-то у низа лестницы, раздался шум, а следом приглушённый крик. Надя поняла, что это сестра, которая не может пройти дальше из-за запаха мандарина, и хихикнула. Спустя минуту шум стих, и вместо него послышался громкий топот – Поля, не дождавшись ответа, убежала.

Надя посидела ещё с час возле птиц, разговаривая с ними, делясь переживаниями, спрашивая совета и тихонько ругаясь на сестру. А затем, убаюканная тихим курлыканьем, успокоилась и уснула.

* * *

Ранним утром Надю разбудил монотонный стук дождя о металлическую крышу. Потерев глаза, девочка широко зевнула и, перевернувшись на другой бок, подложила руку под щёку. Раздался раскат грома, а следом сверкнула молния, расчерчивая тёмное небо. Громко захлопали крыльями всполошённые голуби.

Надя вздрогнула от испуга и, резко сев, окинула чердак взглядом.

– Что такое? Малыши? – Она в один прыжок оказалась возле гнезда и, подчитав птенцов, чуть успокоилась. – Фух, напугали! А?

Сизая голубка, кружась на одном месте, взволнованно закурлыкала.

– Кто пришёл? Ничего не понимаю! – Надя перевела взгляд на сидящего чуть поодаль голубя. Тот с готовностью откликнулся. – Как это? Кто же разрешил? А Поля там? Как это «нет»?

Сорвавшись с места, Надя чуть не споткнулась о лежащий на полу матрац, и ударилась голенью о маленькую тумбочку. Зашипев от боли, девочка допрыгала на одной ноге до двери и распахнула её. В нос ударил мандариновый запах. Спускаясь по лестнице, Надя поморщилась и с жалостью оглядела остатки фрукта, размазанные по полу.

Вбежав в квартиру бабушки Дины, Надя прислонилась к косяку и отдышалась.

– Ой, бок колет… Фух. Поля! Поля, ты тут? Бабушка Дина!

В квартире стояла тишина. Лишь стрелка больших настенных часов тихонько тикала, отмеряя минуты.

Надя прошла на кухню, окликая сестру и бабушку, но ей никто не ответил. На столе, прикрытом белой скатертью, одиноко покоился исписанный листочек, подоткнутый под сахарницу. Взяв его в руки, Надя прищурилась.

– Так, чего тут… «Надька, бабушке плохо с сердцем стало. Я до тебя не докричалась. Вызвала врача, увезли в больницу. Поеду с ней. Поля», – девочка откинула листок, прижимая ладони к разгорячённому лицу. Очень хотелось заплакать. Заплакать – и чтобы всё сразу стало хорошо. – Как врача? Как с сердцем плохо! Полька, да куда ты поехала, ведь ты, ты – берегиня подвального мира! А там котят твоих замуровывают! Заживо! Я же не слажу с ними!

Недолго думая, Надя побежала в коридор. Схватив первую попавшуюся одежду с вешалки, она решительно выскочила из квартиры и, путаясь в широких рукавах бабушкиного пальто, поспешила на улицу.

Возле подъезда столпились жители. Кто-то спорил. Другие кричали, не выбирая выражения. Некоторые же тихо стояли в стороне, не влезая в разговоры, но таких оказалось совсем мало.

Работники в синих куртках, не обращая внимание на возмущённых жителей, закладывали продухи подвала. Лишь один мужчина, грузный и усатый, спрятавшись от дождя под стоящим рядом деревом, курил, вяло отмахиваясь от жителей.

– Ну что, приказ, ну! Я его, что ль, придумал? Скажете тоже!

– Там же коты, как вы можете! – вскрикнула женщина, пытаясь одной рукой удержать зонт, а другой – вырывающегося сына.

– Григорь Сергеич, продолжаем? – с сомнением откликнулся один из работников, и усатый мужчина кивнул: – Делайте, делайте. Коты-шмоты. Развели антисанитарию! – начальник сплюнул в траву и, бросив туда же бычок, растоптал его ногой. – Мусора не будет. И вони. Вы нас, ваще-то, благодарить должны!

– Они-то как раз поменьше сорят, – с отвращением фыркнула Надя, проследив за движением Григория Сергеевича.

Тот смутился, но ничего не сказал. И окурок не поднял.

Надя чувствовала себя беспомощной. Была бы тут Поля, то обязательно бы разобралась. Не дала погубить котят.

– Как вам не стыдно! – продолжала голосить женщина, ища поддержки у толпы, и та с готовностью подхватила: – Изверги! Живодёры!

Надя растерянно огляделась, чувствуя, как сильно колотится сердце и потеют ладони. Надо что-то делать. Нельзя позволить им… Не простит потом Полька, что Надя всё видела – и ничего не сделала. И сама Надя себя не простит.

Всю оставшуюся жизнь будет мучаться, как бабушка Дина. Как бы не ругались они с сестрой, права бабушка – кроме друг друга никого у них нет. Поля бы не дала в обиду птиц. Надя это точно знала.

«Ну держитесь!», – решилась девочка, смахивая со лба капли дождя, и тоненько свистнула.

Григорий Сергеевич хмуро посмотрел на неё, но не успел ничего сказать.

Прошло несколько секунд, и раздался шорох, нарастающий с каждым мгновением. Девочка хитро улыбнулась, задирая голову.