Но она никогда не жаловалась на здоровье. Этим они оказались похожи с Полей. Не жаловаться, когда больно, и улыбаться, когда страшно.

Но раз в год бабушка доставала любимый абрикосовый чай, пекла пирожки с картофелем и говядиной, и пела одну-единственную песню – «Вьюн над водой», а затем рассказывала о своей жизни, украдкой вытирая слёзы.

Так было и в этот раз. Пока Надя мыла посуду, Поля устраивала бабушку Дину на кресле: подложила под спину и шею подушки и укутала ноги толстым колючим пледом из верблюжьей шерсти. Старушка была им не родная по крови, но ближе неё у девочек никого никогда не существовало.

– Бабушка, ну расскажи, почему же ты была Динарой, а стала Диной, – упрямо заявила Поля, усаживаясь на полу. Шаль её, аккуратно сложённая, лежала рядом.

Надя недовольно цокнула языком и посмотрела на сестру, занимая краешек дивана. В руках она перекатывала спелый мандарин, испускавший сладкий аромат. Поля отодвинулась, недовольно поглядывая на фрукт. Запах ей не нравился.

– Ох, ну уморишь же, Поля. Со свету сживешь вопросами! Подай мне альбом, вон тот, белый. – Бабушка взяла протянутую книгу в толстом переплёте и раскрыла на середине. – Вот она… Эта. Тут мне пятнадцать лет – почти как вам – и меня ещё зовут Динарой.

– Ты ещё не была Хранительницей? – Поля чуть склонила голову, внимательно рассматривая старушку.

Та тихонько хохотнула:

– Не была. Хранительницей я стала намного, намного позже, когда переехала в Москву, в эту самую квартиру.

Поля удивилась:

– А почему ты ей стала так поздно? Так сама захотела? Мы вот с Надькой с рождения знали, что нам предстоит…

– Потому что нам выбора не давали, глупая, – хмуро подметила Надя, искоса поглядывая на фотографию, где была изображена маленькая смуглая девочка в расшитом цветами платье. – Мы такими родились уже.

– Верно, – бабушка Дина примирительно подняла руку. – Девочки, вы обе правы по-своему. Вы родились берегинями – смелыми и сильными… – она постаралась подобрать слово, но не смогла.

На помощь ей пришла Надя:

– Богинями.

Поля заливисто рассмеялась, крутя у виска пальцем, а бабушка Дина покачала головой:

– Нет, не совсем. Вы – хозяйки скрытых миров. Больше, чем обычные люди, но и не такие сильные, как боги. Вас создала сама природа, чтобы оберегать своих беззащитных детей – голубей на чердаке и кошек в подвале. Им никто, кроме вас, не поможет. Никто не защитит. А я родилась как раз обычным человеком, и прожила им много лет. Пока не поняла, что хочу охранять этот дом. Помогать нуждающимся словом и делом. Поддерживать уют. Каждый, если захочет, может это делать. Нет в этом ничего сложного. Но не так уж и много желающих, – вздохнула бабушка Дина. – У стариков уже сил не хватает, а у молодежи – терпения. Но это не их вина. Время такое.

До самого конца перелистнув страницы альбома, бабушка Дина замерла. А затем дрожащей рукой выудила из-под обложки фотоальбома старенькую выцветшую фотографию и, на секунду прижав её к сердцу, показала сёстрам. Изображённые на снимке молодые девушки, державшиеся за руки, казались радостными. Если бы кто-то хотел нарисовать счастье, то оно, несомненно, выглядело бы именно так.

Поля привстала с места, чтобы разглядеть портрет, и через мгновенье воскликнула:

– Бабушка, да это же ты! Какая красавица, ух! А что за девушка рядом с тобой? Такая миленькая!

Бабушка Дина печально вздохнула и прикрыла глаза, окунаясь в давние и не очень приятные воспоминания. Каждое слово давалось ей с трудом, а голос, ещё недавно задорный и насмешливый, выдавал волнение.

– Давно это был, ох, как давно… Когда я ещё под Казанью жила, была у меня подружка, Люда Иваненко. Я без родителей росла, помощи ждать было неоткуда, потому и работать рано стала. То полы помою в подъезде, то письма разнесу. Но денег не хватало, конечно, что там платили… И однажды познакомилась с девочкой. Она с собакой вышла гулять. Та мне ведро в подъезде перевернула, и вся вода грязная по ступенькам – прыг-прыг, до самого низа. Мне так горько стало – словами не передать. Я на пол села и заплакала. Лью слёзы и бормочу тихонько себе под нос: «Снова мыть нужно, от начала и до конца. А через полчаса уже смена на почте. И пообедать не успею. Тамара Рашидовна ругаться будет. Точно будет». А девочка посмотрела на меня так серьёзно, будто решаясь на что-то, вздохнула, рукава засучила и за тряпку взялась. «Беги, – говорит, – на почту, я сама всё помою. Из-за Тильды тебе работы прибавилось, значит, я виновата». А вечером они меня с собакой ждали у почты. Я удивилась, даже испугалась сначала. Но девочка, представившись Людмилой, успокоила и пригласила к себе в гости. Сказала, что мама напекла пирогов с говядиной, а одним им это не съесть. Так мы и подружились. Жили они с мамой вдвоём, если Тильду в расчёт не брать. Отец в Москву уехал, когда Люда ещё маленькой совсем была. Она и не знала его толком. Рассказывала, что письма пересылали друг другу несколько раз, пока в школу ходила, потом перестали. Но они и без него справлялись.

Мама Гуля меня дочкой считала. Помогала деньгами, кормила, и на работу еды давала, чтобы я у вокзала жареные пирожки не покупала. В то время всем сложно жилось: ни денег, ни одежды хорошей… В парикмахерскую сходить – для меня за праздник считалось. А нам, девчонкам, и получше одеваться хотелось, и тушь ленинградскую купить… Но мама Гуля ухитрялась два платья сшить за ночь – Люде и мне. Чтобы обе красивыми были…

Бабушка Дина замолчала, дрожащей рукой с любовью поглаживая чёрно-белую фотографию. Лицо у неё разгладилось, словно бы на кресле сейчас сидела та самая юная девушка со снимка. Но взгляд остался прежний – полный печали и сожаления.

– Здорово как… Добрая сказка получается, да? – шёпотом спросила Поля, обнимая колени, и перевела взгляд на Надю. Та молча сидела, вытянувшись в струнку, и мысом туфельки ковыряла старенький линолеум. Плотно сжатые губы, насупленные брови, – всё выдавало напряжение. Стараясь не встречаться взглядом с сестрой, Надя убрала мандарин в кармашек платья и повернулась к бабушке Дине:

– Неспроста ты, бабушка Дина, рассказываешь нам это. Что же случилось такого, из-за чего ты фотографию спрятала?

Старушка вздохнула, украдкой вытирая слезящиеся глаза:

– Любовь случилась. Как и у многих. Из-за любви петь хочется, танцевать, жить. А после – повеситься. Страшная это штука, девочки. Прекрасная! – и страшная. Вот как бывает. В городок наш приехал из Казани молодой парень. Его по распределению в местную больницу направили врачом. Красивый, высокий, широкоплечий. Чего уж говорить – на него все девчонки заглядывались! Ещё бы, у нас-то только слесари за пастухи жили, а тут – образованный, умный. Как вы уже, наверное, догадались, Ильнур Люду заприметил. Она добрая была, хорошая, помогала всегда. И чего таить, права ты, Полечка – очень милая: с ярко-синими, как грозовое небо, глазищами и мягкими светлыми волосами. Мама Гуля говорила, что это отцовские корни сказались – он в Киеве родился до войны. Ох, что-то повело меня… Ильнур долго ухаживал за Людой. То цветов принесёт, то брошку красивую подарит или колечко какое, с красным камушком, то конфетки-подушечки в кульке из толстой серой бумаги… Смену закончил на работе – и бежит к подъезду, ждёт, пока Люда с Тильдой на вечернюю прогулку выйдут. Я знала, что и подружке он нравится. Видела, как глаза у неё светились, слышала, как голос дрожать начинал. И такая меня злость взяла! – бабушка Дина с протяжным стоном спрятала лицо в ладонях и покачала головой.

Надя с Полей переглянулись, но заговорить не решились. Время – единственное, что требовалось в этот момент бабушке. И девочки поняли это.

– В восемнадцать лет в голове ветер гуляет. Ничего я с собой поделать не могла. Словно мне повязку надели какую, взор закрывающую на всё, кроме Ильнура. Вижу их с Людой вместе – и выть хочется. И не смогла я сдержаться. Предала самого дорогого человека. Думала, что так лучше будет. Что найдёт Люда ещё своё счастье с другим парнем. Устроилась я в больницу помогать, да и увела Ильнура. То там покажусь, то тут за руку возьму. Он, к слову, и не сопротивлялся. Быстро у нас всё закрутилось. Сватать меня не к кому идти было, не к маме Гуле же! Та со мной здороваться перестала. Люда, как узнала про нас с Ильнуром, ни слова мне не сказала. Посмотрела только так же серьёзно, как в нашу первую с ней встречу, и ушла. Я потом уже узнала, что она забрала Тильду и уехала к отцу в Москву. А мы с Ильнуром поженились и начали свою жизнь устраивать. Только вот недолго длилась радость моя. Я себе Ильнура напредставляла, а в жизни он оказался совсем другим. Жёстким, даже жестоким. Грубым. Слова ему лишнего не сказать – кричать начинал, ругаться. А потом и поколачивать меня стал. То постирала плохо, то обед остыл, то на полу соринку увидел какую, то с почтальоном говорила долго слишком… Детей нам Аллах не дал. Я тогда переживала, плакала, а теперь понимаю – к счастью это. Иначе бы не нашла я в себе силы уйти. А так и не держало ничего. Мне двадцать восьмой год шёл, когда я решилась. Поняла, что не могу так больше. И что всё это время, пока я жила с Ильнуром, не только он меня мучал, но и совесть собственная. Всё это мне в наказанье было, что так с единственной родной душой обошлась. Я хотела найти Люду, в ноги ей упасть и прощения просить. Но где она живет, как устроилась, нашла ли отца – не знала. Мама Гуля к тому времени уже умерла, а меня Ильнур даже на похороны не пустил. Видимо, и сам вину за собой чувствовал, вот и не хотел никаких ниточек с семьёй Иваненко иметь. Собрала я сумку, пока муж на ночном дежурстве был, – он на тот момент уже завотделением стал, и зачастую по две смены работал, – и уехала на перекладных до Москвы. Разговорились с одним водителем, я ему рассказала, что в никуда еду. А он пожалел меня, глупую. Довёз в Москве до Трёхгорной мануфактуры, у него там тётка ткачихой работала. Она меня к себе в ученицы взяла. В тот день я и перестала быть Динарой. Отсекла свою половину имени, как и подружку когда-то. Как я дальше жила – долгая история. Скажу только, что помучалась по общежитиям, пока за выслугу лет комнату не дали в этой самой квартире. А в девяностые годы, когда деньги появились, мне повезло крупно – смогла целиком её выкупить у соседей-пьяниц, очень уж она мне понравилось. А Люду пыталась отыскать, да где её найдёшь в таком большом городе! Не по улицам же ходить, людей расспрашивать… Осознала я тогда, что предавая других, особенно тех, кто тебе доверяет, навсегда теряешь частичку своего сердца… С тех пор много воды утекло. Я сама стала помогать другим, кто в трудную ситуацию попал. А в итоге вот, – старушка обвела рукой помещение, – стала Хранительницей дома. Ко мне все ходят, все доверяют. Поклялась, что больше никогда никого не предам. Буду поступать так, как подсказывает совесть, чтобы после не жалеть. И ни разу обещания своего не нарушила. А сегодня вот очередная годовщина того дня, когда я в последний раз Люду видела. Потому и отмечаю, будто бы оказываясь в миг, когда мы только подружились: в махонькой квартирке весенним вечером, с пирогами и абрикосовым чаем, Людиным любимым… Когда она ещё не знала, кого пожалела.