– Спасибо. До свидания, Хиона.

– Прощай, Аля. Не теряйся больше. И на белок не заглядывайся. Они, шельмы, только с виду безобидные.

– Не буду, – пообещала девчонка, хихикнув. И, кинув на мантикору прощальный взгляд, выбралась из пещеры.

Хиона, выждав с минутку, последовала за ней. Прячась за валунами, ныряя в сугробы, скользя вдоль верхушек деревьев, раскинув крылья, она проследила, чтобы Аля добралась хотя бы до тропы.

А потом вернулась в пещеру, хмурая и молчаливая. От непонятно откуда взявшейся злости захотела разметать костяную ёлку, растоптать, превратить в муку. Но замерла, увидев возле сложенных костей предмет с завязанным в бант шарфом.

«Ледоруб! – ахнула Хиона, бережно проводя когтем по рукоятке, от чего на металле остались глубокие борозды. – Забыла-таки! Догнать? Или пусть лежит – не велика потеря? А может, сама хочет вернуться? Когда-нибудь».

Мантикора до вечера разглядывала оставленный предмет, греясь возле костра и задумчиво грызя заячьи ушки. В вертикальных зрачках плясал отблеск пламени.

Хиона так и не поняла, что Аля не забыла ледоруб, которым оказалось очень удобно выковыривать из зубов застрявшие кусочки мяса. Она сделала первый в жизни мантикоры подарок.

Утро понедельника обещало быть для Сорина, как для классического и добропорядочного вампира, идеальным: с хмурой, по-осеннему дождливой погодой, свинцовыми, наполненными крошечными льдинками тучами, колючим ветром и полным отсутствием солнечных лучей. Он и перебрался в Лондон, так как был наслышан о туманном Альбионе ещё от своего прапрадедушки.

Выйдя из дома, Сорин нервно взглянул на наручные часы: до приезда автобуса оставалось семь минут. Двести сорок четвёртый до Вулидж Арсенал ходил нечасто, и, если опоздать на него, придётся бежать к остановке возле церкви Троицы.

Оказываться возле Божьего дома вампир не то чтобы не хотел. Просто не мог – иначе сгорел бы даже без присутствия светила на небе. От стыда-то уж точно: сказывалось тёмное и голодное прошлое.

Нужный автобус пришёл не через семь, а девять минут, и Сорин с облегчением нырнул в приоткрывшиеся дверцы.

– Извините, – тихо буркнул он, задев локтём крупную темнокожую женщину с заплетёнными в косички длинными волосами, и протиснулся в самый центр толпы, слушая безостановочную брань.

До вокзала ехали долго – извечные пробки даже здесь, в Восточной части города, начинались с самого утра, и не заканчивались с появлением звёзд. Полюбовавшись из окна на затянутое тучами небо, Сорин вздохнул: быстрее было бы и пешком. А если использовать магию и, прячась между домами или в высаженных вдоль дороги деревьях, бежать во всю силу, то можно добраться за считаные минуты.

Порой Сорин жалел, что дал самому себе обещание не пользоваться волшебством в крупных городах. А как могла бы облегчить жизнь способность влиять на разум людей!

Студенты школы, в которой Сорин преподавал уже третий год, зачастую ленились, не выполняли домашние задания, и в целом вели себя довольно беспечно, чем доводили учителя до состояния мелкой дрожи. Вампир держался стойко: никого не одурманивал, не кусал, и даже не пугал в тёмных переулках в отместку.

Но нет-нет, да представлял долгими бессонными ночами, как выпивает кровь каждого, иссушивает до состояния мумии, и с наслаждением выбрасывает тело в расположенный неподалёку Саутмир – и так довольно мрачное и загрязнённое озеро.

Но утоление жажды людьми – вторая вещь, которую запретил себе Сорин, питаясь исключительно кровью помидоров и сельдерея. И даже после этого отношения с живыми всё равно не складывались. Те на инстинктивном уровне чувствовали исходящую от бледного, болезненно худого мужчины опасность, и держались настороженно.

От чего Сорин, страстно жаждущий общения после долгих лет затворничества в семейном поместье в Румынии, очень страдал. Хоть и не признавался в этом даже самому себе.

* * *

Обыденный, до оскомины набитый маршрут: вокзал, поезд в сторону Кэннон Стрит, полчаса тряски до Гринвича, три минуты ходьбы с небольшим забегом за стаканчиком кофе, – и Сорин толкнул входную дверь в Оксфордскую интернациональную школу английского языка.

Уроки пролетели незаметно, если не воспринимать спор между турчанкой и перуанцем, переросший в очень эмоциональную ругань, за значимое событие. Когда же начали упоминаться матери, собаки и межрасовые браки, Сорин решил вмешаться и выяснить, из-за чего возникли разногласия. И очень удивился, узнав, что причина заключалась в произношении слова «огурец», он же «cucumber».

«Это вы ещё не слышали, как его русские обзывают», – хихикнул про себя Сорин, но вслух лишь предложил: – Давайте оставим фонетический разбор на следующее занятие. И каждый подготовит небольшой список из слов родного языка, которые в переводе на английский звучат, на ваш взгляд, смешно или нелепо. Согласны?

* * *

К четырём часам оказалось, что ранее запланированная со студентами экскурсия в Гайд Парк находится под угрозой отмены: у двух учителей, ответственных за это, разом изменились обстоятельства, и они никак не могли сопровождать группу. У других, способных заменить экскурсоводов, до вечера были распланированы занятия.

Потому единственным, кто лучше всего подходил на роль сопровождающего и имел при этом свободное время, оказался Сорин. К радости директора и своему недюжинному неудовольствию.

Оправдания, увещевания, угрожающее сверкание глаз, скрежетание удлинившимися зубами и, наконец, мольбы, – всё это оставило директора равнодушным. И Сорин, борясь с желанием откусить начальнику голову, со вздохом отправился в свой кабинет, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к неминуемому. А также втайне от всех опрокинуть стопочку шотландского виски для храбрости.

Через полчаса он собрал всю группу в холле. Студенты шумели, шутили и обсуждали предстоящую поездку. Некоторые из них уже успели побывать в парке, другие ехали в первые раз, третьи, вроде как, были, но ничего не запомнили.

– Увы, погода подвела нас, – с наигранным сочувствием обратится к студентам Сорин. – Но это не повод отчаиваться! Лондон прекрасен и в облачность, и в дождь. Все готовы? Взяли ли с собой дождевики на всякий случай?

– А они нам не понадобятся! – воскликнул стоящий возле окна перуанец и ткнул пальцем в сторону. – Смотрите, солнце!

Сорин подпрыгнул на месте, не замечая, что оказался почти под потолком.

– К-как «солнце»?

– Пгекгасно! – захлопала в ладони француженка. – Наконец-то хогошая погода. У нас в Лангедоке – это на юге Фганции, если кто-то не знает, – дождей почти не бывает, и я уже устала от них здесь. Витамин Дэ очень полезен для огганизма! Особенно вам, пгофессог. Вы такой бледный!

– Он для меня опасен! – пискнул Сорин и сделал два шага назад. – С прискорбием вынужден сообщить, что поездка всё же отменяется.

– Но почему?

– Как?

– Нам ведь обещали!

Студенты возмущённо загалдели, и Сорину пришлось умоляюще сложить руки:

– Прошу простить и понять. У меня очень… э-э-э… тонкая кожа. Да, именно. Чрезвычайно тонкая. Одно касание луча – и я сгорю. В переносном смысле, конечно, – поспешно добавил он.

– Ультгафиолет пгоникает и сквозь облака, – наморщила хорошенький носик француженка. – Вы бы кгуглые сутки ходили, как гак.

– Кто?

– Гак!

Сорин потёр лоб, судорожно пытаясь придумать ответ, но, как назло, в голову лезли лишь картинки из прошлого: как нелепо погиб отец, до утра засидевшийся с крестьянами в таверне; как истошно кричала мать – да с такой силой, что даже до поместья долетело, – рискнувшая поохотиться на зимней ярмарке, и не ожидавшая, что затянувшаяся почти на неделю метель внезапно сменится на холодное и ослепительное солнце.