– А чем же они тогда помогут?
– Ну… – девчонка замялась. Из груди вырвался судорожный вздох. – П-после них становится л-легче.
– Интересно… Странные вы, люди. Нет бы предложить переговоры, раз уж так не хочешь быть съеденной, привести аргументы. Глядишь, и решили бы чего! А ты сразу слёзы лить начала.
Гостья с надеждой взглянула на хозяйку пещеры:
– А т-так можно было?
– Чудная ты. Дипломатия – основа диалога. Сами же так говорите, не я придумала.
Девчонка не нашла, что ответить. Но мокрое лицо утёрла. И всхлипывать перестала.
– Ладно. Всё настроение испортила, – Хиона недовольно поморщилась, подкладывая хворост в кострище. – Уже и есть неохота. Тьфу. Иди, погрейся. Уйдёшь, когда закончится метель.
– Вы меня точно не съедите?
Мантикора закатила глаза:
– Нужна ты мне. Я, вообще-то, диетическое мясо предпочитаю, а не пропитанное выхлопными газами, жёсткой водой и прогорклым маслом. Если уж во времена ловли ведьм в Салеме вы, люди, даже копчёные, на вкус походили на подошву, то что теперь говорить. Это б если совсем ничего не осталось, тогда можно.
Девчонка неуверенно выбралась из угла к огню и зябко повела плечами. Оружие она положила рядом, сунув под бедро.
Хиона молчала, наблюдая, как языки пламени потихоньку поглощают сухие ветки. Рядом покоилась тушка зайца. Девчонка заметила её и судорожно сглотнула. Мантикора истолковала это по-своему.
– Голодная? Ну, раз уж так сложилось, что вдвоём нам куковать эту ночь, придётся делиться. Только мне, чур, больше достанется. Сама понимаешь. Кто добыл – тому все лавры.
– Спасибо, не хочу.
– О, ну так даже лучше! Жарить не придётся. Мне-то жареное и нельзя, поджелудочная пошаливает. А ты б сырое есть не стала, небось.
– Меня Алей зовут, – внезапно выпалила девчонка.
– А я – Хиона. Это «снежная» значит. Хотя, признаться, снег-то я только тут и увидела в первый раз. Не люблю холод. Меня к морю тянет.
Аля задумчиво оглядела пещеру, обхватив себя руками. Страх прошёл, и теперь наружу рвалось любопытство. Девчонка заметила сбоку от входа непонятную фигуру из желтоватых палочек, очертаниями напоминающую пирамиду, и быстро заморгала.
– Что это?
– Где? – Хиона обернулась. – А! Так ёлка. Сама сложила, – добавила она с гордостью. – Не живую же ломать в лесу. Не для того она росла, чтобы потом с неделю для украшения постоять.
– А из чего ваша… ёлка?
– Как из чего? Так из костей! Лежали без дела, вот и пригодились.
Только сейчас Аля осознала, что это за палочки, и еле сдержала рвотный позыв. Украшающий верх фигуры эллипс оказался ни чем иным, как небольшим вытянутым черепом. По виду принадлежащим какой-то крупной птице.
– Ты мне лучше расскажи, зачем в пещеру полезла? Не верю я в твою историю про белочек. В сумерках их не найдёшь – по дуплам попрятались.
– Я… – Аля поджала губы, сомневаясь, стоит ли делиться с чудовищем собственными переживаниями. Но внимательный взгляд мантикоры, завывающий за пределами пещеры ветер и мягкое потрескивание хвороста разморили, и девочка решилась. – То есть, мы… – она глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. – Мы с однокурсниками приехали в домик в деревне. Которая у горы как раз. Хотели отметить Новый год. Первый «взрослый», без родителей. Салатов нарезали, шашлык пожарили. Все пить начали сразу, беситься, подкалывать друг друга. Весело было. Но Лёша, мой сосед по парте… Он…
– Чего? – Хиона от нетерпения постучала хвостом по полу. – Ну? Не томи!
– Он пошутить решил. Я видела, как в стакан подлил что-то. А потом узнала, что они поспорили с ребятами. Не знаю, на что именно, но, когда я сказала, что пить не буду, Лёша разозлился. Запер меня в угловой комнате, и дверь снаружи подпёр. А в комнате этой дядя одного из одногруппников, которому дом и принадлежит, хранил своё снаряжение – он альпинистом… был.
– Почему был?
– Разбился, – просто ответила Аля. – Года два назад. Говорят, что-то страшное произошло, не мог он сорваться со скалы! Ещё с детства облазил тут всё вдоль и поперёк, каждый уступ знал, сам зацепы прорубал для туристов. А тут раз – и… – она понизила голос: – Одногруппник рассказывал, что места здесь странные, мистические. Даже уфологи приезжали. Вдруг дядю его напугал кто-то?
– А! Помню такого. Тоже мне, – фыркнула Хиона, – прямо «Отель у погибшего альпиниста». Меня он увидел, вот и оступился. А я спросонья была, нечёсаная, захмелевшая – за день до того ко мне брат залетал. Другой, не Алвиан. Родной. Пантолеоном зовут. У него свой замок в паре сотен километров отсюда. Я-то потому сюда и перебралась – чтоб к родне поближе. Так вот альпинист влез в пещеру, а я даже не заметила его. Зевнула, потянулась, откашлялась – от того небольшой камнепад начался. Ну и… Бросился наутёк мужичок. Ногу подвернул. Не виноват, что перетрухал, я и сама-то на отражение не смотрю по утрам – боюсь. Ну и прыгнула за ним. А он кричать начал, дёргаться. Вот такой штукой махать, прям как ты, – мантикора ткнула лапой в сторону оружия девушки. – Вырвался из когтей, и в верхушках деревьев скрылся. Там я его не смогла бы поймать. Жаль мужика. Не злой был. Кормушки вешал, буреломы разбирал.
Аля печально вздохнула:
– Жаль… Когда меня заперли, я его ледоруб и нашла. Разбила окошко, наружу выбралась и побежала. Подальше от ребят.
– Глупая.
– Знаю, что глупая! Но мне так страшно было, что я земли под собой не чувствовала!
– Что, страшней, чем со мной тут? – повела носом Хиона.
– Страшней, – подумав, кивнула Аля. – Ты хотя бы честно призналась, что со мной быть может. А ребята… Скажи, Хиона, почему так бывает? Ты же чудище! Значит, злая. А почему-то пыталась человека спасти, меня не съела…
– А что есть «зло»? Если вот, к примеру, человек добрый-добрый, мухи не обидит – он, значит, хороший. Но однажды взял – и у соседа свинью украл. С голодухи. Не смог иначе. Тут же стал плохим, получается? Или один поступок не изменил его в целом? Тогда пусть другой, сварливый и горластый, со своего двора детей гонявший, чтоб малину не воровали, отбил у той же ребятни щенка, которого они в луже топили. Стал ли он после этого лучше? Нет, Аля. Не существует людей «плохих» и «хороших», «злых» или «добрых». А я, по-твоему, чем от вас отличаюсь? Делаю так, как считаю нужным, как стучащая штука в груди подсказывает. А другие уже сами для себя решают, как мои поступки расценить: назвать их благом или истинным злом. О, слышишь, как сова ухает? Полночь наступила. Новый год начался.
Аля вскочила на ноги, чуть не споткнувшись при этом о ледоруб.
– Так давай отмечать! Нельзя время упустить!
– Это ещё почему?
– Такого момента больше никогда не произойдёт! Вдруг мы последний раз видимся? Будет, что вспомнить. Давай, Хиона, не упрямься!
Она закружилась по пещере, хохоча и подначивая мантикору. Хиона хмыкнула, вспоминая, как танцевали они с братьями много веков назад на вершине Олимпа, в шутку украшая хвосты друг друга лавровыми веточками. И, подумав, присоединилась к Але.
До самого утра они веселились, шутили, рассказывали друг другу истории: и весёлые, и не очень. Метель подпевала им, снежинки оседали на камнях возле пещеры, подсвечиваясь от отблеска костра, будто крошечные огоньки гирлянды. Полоска рассвета забелела на горизонте, забирая с собой тревоги ночи и ярость снежной бури.
– Закончилась, – выглянув из пещеры, с печалью подметила мантикора. – Значит, тебе пора… Пойдёшь влево, там увидишь сосну, у которой ствол на две части раскололся. Вот от неё вниз, и до самой тропы. А там и деревня уже будет. Не заблудишься.
– Ага, – Аля кивала в такт словам, но взгляд у неё был грустный. И она не выдержала, перебивая мантикору: – А ты со мной не можешь пойти?
– Я? Нет, мне в деревне делать нечего. Не сдержусь ещё! А потом начнётся: охоту на меня устроят, капканов по лесу раскидают… Будут ходить, палками в каждую нору тыкать, ружьями угрожать. Нет уж. Не надо мне такого. Я ж одна осталась. Ну, из рода своего. Всех перебили. Не считая Пантолеона, конечно, но он совсем ополоумел – с людьми якшается. И мантикорой уже не назвать. На, возьми, – Хиона отыскала среди кучи сена крошечный бутылёк и, отвинтив пробку, капнула в ёмкость яда из кончика хвоста. – Для твоего Лёши. Хоть раз ещё пошутить вздумает – дай понюхать. Сразу поймёт, что будет, если вдруг кто и ему подольёт чего в чашку. Ну, когда очнётся.
