Если не можешь стать красоткой, то это вовсе не значит, что тебе должны быть недоступны каблуки и короткие юбки.

Но ни в Лондоне, ни в Бирмингеме, ни в Манчестере, ни в Девоне не было покоя – стресс накапливался, мир пугал Фанни, и ее психика не справлялась. Так она и кочевала с места на место, нигде надолго не задерживаясь и хватаясь за любую работу, пока в Бристоле не встретила Ричарда Вуттона.

– Я знаю место, где тебе будет хорошо, девочка, – сказал Ричард одним хреновым вечером, когда Фанни взвыла прямо в баре, где работала официанткой.

В ту минуту она чувствовала себя изможденной и ненавидела свою жалкую жизнь. Владелец бара первым делом вышвырнул ее вон, и Фанни стояла, глотая слезы, на стоянке, опираясь обеими руками о капот своей древней машины.

Человек в строгом офисном костюме был бледен и держался за голову – как и все посетители бара и другие несчастные, оказавшиеся поблизости. Он не внушал Фанни никакого доверия, но она слушала – в основном потому, что ей не хватало сил пошевелиться. А еще потому, что незваный собеседник был пронзительно, нечеловечески красив.

– Да ну? – едко отозвалась Фанни.

Тогда незнакомец открыл дверь ее машины, помог Фанни опуститься на пассажирское сиденье, а сам сел за руль. Обхватив себя руками, она устало подумала, что если нарвалась на маньяка-убийцу, то, может, это и к лучшему. Казалось, ничто не может ее ранить сильнее, чем она сама.

– Меня зовут Ричард Вуттон, – сказал этот странный тип, возясь с ключом зажигания. Машина чихала, тряслась, но не торопилась трогаться с места. – Мой отец, Сэм Вуттон, был рыбаком в Ньюлине, но однажды его так достали туристы, что он собрал вещи, взял нас с мамой и отправился на берег Бристольского залива, где море бьется о гранитные скалы. Там он основал Нью-Ньюлин, место, где можно спрятаться от всего мира.

Машина жалобно проскрипела и наконец поехала.

Фанни повернулась к Ричарду – теперь она слушала его очень внимательно.

– Это очень странное место, Нью-Ньюлин, – задумчиво, будто разговаривал сам с собой, продолжал он. – Там не слишком жалуют чужаков, плохо принимают новичков, да и с собственными соседями не ладят. Но там ты можешь быть таким, каким тебя создала природа. В детстве я мечтал уехать оттуда больше всего на свете и сделал это, как только мне исполнилось восемнадцать. Я перебрался в Бристоль, закончил здесь колледж, женился, у меня родилась дочь. Когда Мэри Лу исполнилось семь, она участвовала в соревновании по плаванию. И ушла под воду так надолго, что все страшно перепугались. Оказалось, что она прекрасно дышала под водой, – должно быть, кто-то из наших предков подцепил русалочью кровь.

– И что в этом такого? – поневоле втягиваясь в разговор, спросила Фанни. – Эта способность никому не причиняет зла.

– И тем не менее, – Ричард остановился возле хорошенького дома с лужайкой и принялся ковыряться с навигатором, вбивая туда какие-то координаты, – одноклассники преследовали Мэри Лу, требуя показать жабры. Тогда я отправил ее к деду… Когда доедете до Нью-Ньюлина, загляните в пекарню «Кудрявая овечка» и скажите моей дочери, что я скучаю.

Он улыбнулся несколько вымученно – должно быть, голова у него болела просто адски – и вышел из машины.

Согласно навигатору, от Бристоля до Нью-Ньюлина было 202 мили, которые можно было проехать за четыре часа. Фанни справилась за три с половиной.

– Фанни! – Камила все же повернула ручку замка и заглянула в кладовку. – О, ты здесь.

Как будто были другие варианты, мрачно подумала Фанни, с трудом выбираясь из кресла.

На высоченных каблуках она чувствовала себя несколько неустойчиво – от слабости мир покачивался.

Она протиснулась мимо Камилы – несмотря на жару, та была при полном макияже и с тщательно уложенной прической. Камила всегда выглядела так, будто собиралась на вечеринку.

В управлении никого не было, обычное дело. Тэсса не относилась к тем людям, кто день-деньской сидел за столом.

– Фанни, милая, – Камила следовала за ней по пятам, – этим утром в Нью-Ньюлине чувствовалось некоторое напряжение, и я сразу за тебя забеспокоилась. У тебя все хорошо, дорогая?

– Мне бы не помешал лимон, – наливая себе воды, ответила Фанни, – ты слишком сладкая.

– Но что тебя так взволновало, Фанни?

Камилу было нелегко сбить со следа.

Что ее взволновало?

Фанни вспомнила страшные глаза Фрэнка Райта, которые пронзали насквозь. Глядя в них, ты просто говорила все, что думаешь, не оставляя ничего за душой, – она, например, мигом выболтала, что живет в пансионате незаконно.

Страшные глаза на лице разбойника и убийцы.

– Один постоялец, – сказала Фанни, вдруг ощутив несвойственное ей злорадство, – тебе, Камила, было бы интересно с ним познакомиться.

Сидя на берегу, Фрэнк смотрел на Тэссу Тарлтон, которая купалась в море прямо в майке. Очевидно, она не утруждала себя переодеванием в купальник.

Тэсса Тарлтон! Великий инквизитор, наславшая безумие на Лондон.

Фрэнк помнил ее: однажды она кого-то допрашивала в бристольской тюрьме, и, несмотря на толстые стены, тошно было и заключенным, и охранникам. Кто-то блевал, кто-то стонал, кто-то матерился.

Тогда только Фрэнк чувствовал себя вполне сносно. Он вообще не сразу понял, что происходит, пока Бен-красотка, который всегда был в курсе всего, потому что спал с кем-то из тюремной администрации, не просветил его.

До этого с инквизиторами Фрэнк никогда не сталкивался, не того он был поля ягода, и в тот день почувствовал себя исключительным. Всех ломало, а его – нет.

И вот сейчас он узнал, что эта связь обоюдная: как на Фрэнка не действовала сила Тэссы Тарлтон, так на нее не действовал его чертов взгляд, от которого было столько проблем.

А уж он-то старался смотреть на нее и злобно, и угрожающе.

Тэссе Тарлтон было все равно.

Сколько раз Фрэнка били – и даже пытались совсем прихлопнуть из-за этого проклятия, – и не сосчитать.

Ухмыльнувшись, он подумал, что все еще жив, и это, несомненно, победа.

У него нет ни планов, ни денег, ни близких, зато есть свобода.

Развалившись на пляже, он закрыл глаза, наслаждаясь запахом моря, солнцем и ветром.

После вонючего заключения и переполненных камер это место было раем.

Хорфилд считалась одной из худших тюрем Британии, и семь лет там казались бесконечной пыткой. Как Фрэнк ни старался никому не смотреть в глаза, но драки вспыхивали то и дело, и больничный карцер был для него как дом родной.

Капли воды попали на лицо, и Фрэнк лениво приоткрыл один глаз.

Сначала он увидел голые загорелые ноги – Тэсса Тарлтон была тощей малявкой, что мало вязалось с тем образом, который он себе представлял под рвоту однокамерников. Потом он увидел розовые трусы в серый горошек, прилипшую к впалому животу майку, руки, которые прыгали над его головой, и мокрые волосы.

– Что, – спросила Тэсса Тарлтон серьезно, – могло напугать куриц до смерти?

– Чтобы бояться, – ответил Фрэнк, – надо иметь мозги. У куриц их нет.

– Вот именно, – Тэсса плюхнулась на камень рядом с ним. – Черт, одиннадцать дохлых куриц – и ни одной идеи. Я обыскала оба дома, и Бренды, и Джона, их сараи, подвалы, чердаки. Ни-че-го.

– Ты не привлечешь меня к своему расследованию, – лениво сообщил Фрэнк, – я не буду бродить по этой деревне и заглядывать всем в глаза в поисках коварного убийцы куриц.

– Кто знает. Может, злодей на курицах только тренируется.

– Это профессиональная деформация, – диагностировал Фрэнк, – тебе повсюду мерещится глобальное зло.

– Это потому, что глобальное зло повсюду. И теперь оно движется прямо к нам.

Фрэнк сел и обернулся.

К ним направлялась дамочка лет тридцати пяти, довольно симпатичная, хотя после освобождения Фрэнку все женщины казались сексуальными. Аккуратная прическа, макияж, милое голубое платье с белым воротничком. У нее были гладкие черные волосы, прямой нос и волевой подбородок.