От этой отповеди у меня глаза вылезли.

– О Герцоге я позабочусь, я гарантирую. Считай, ты свободна, – добил мой псевдоотец и такой же фальшивый друг. – Могу подыскать тебе маленькую квартиру.

Что-то подобное говорил и Ральф, когда мы курили травку в развалинах. Но Филиппу, а не мне. И тогда это все казалось вполне разумным. Когда я представила в этой маленькой квартире себя, мне как-то сразу же поплохело. Воображение рисовало пьяных соседей, мультикультурное общество, напрочь лишенное культуры, и – нищету.

Да, мне платили пенсию по потере матери и кое-какие деньги из фонда. Но завещания были составлены очень четко и ясно: доступ к наследствам я могла получить только по достижении определенного возраста. На что я буду жить до тех пор, ни Джесс, ни тем более Миркаллу, не волновало. Бабуля хотела наказать дочь, а мать лишь по чистой случайности не составила завещания таким образом, чтоб вообще оставить меня без денег.

Идею с эскортом я и сама рассматривала, но вскорости отмела. Меня могли взять туда прямо сейчас, но это было бы не совсем легальное предприятие. Полагаться на доброту незнакомцев, я уже не решалась. Родные продемонстрировали, какими подлыми и двуличными могут быть. Чужих я боялась еще сильнее.

Теперь-то я понимала, почему тетя Агата всеми силами старалась держаться подальше от Штрассенбергов, но было поздно. Я радостно влетела в расставленные силки. Назад пути не было. Впереди ждала пропасть.

Теперь я понимала, почему Джесс постепенно убивала себя наркотиками и алкоголем, но радикально решилась прыгнуть лишь когда ушла красота. Все не так плохо, чтобы убить себя. Со стороны все даже прекрасно, если бегло смотреть. Ты в самом центре внимания, тебе завидуют, с тобою хотят дружить… Вот только твой муж гуляет, а твой любовник сбежал. Но все еще не так плохо… В конце концов, ты всегда можешь запереться в собственной ванной и пить, пить, пить.

– Прекрасно! – сказала я. – Раз так, я позвоню бабушке и скажу ей, что все закончено и ты готов меня поддержать! Подыщи нам двухкомнатную маленькую квартиру!

Маркус чуть побледнел, Себастьян лишь рассмеялся.

– Теперь я вижу через что ты проходил с Джесс, – сказал он и встал.

Филипп позвонил из офиса.

Рано утром. В такое время приличные девушки как раз встают, чтобы проклясть весь мир и нарядиться к завтраку. Я по природе сова, но с детства научилась вставать, одеваться и улыбаться, не выходя из комы. Марита и я сегодня завтракаем с ее специалистом по интерьеру. Старинные замки имеют какие-то там особенности, – вроде призраков и воды в стенах, – и эта женщина архитектор-реставратор, работает над отделкой Западного крыла. Я не хотела, но кто меня теперь спрашивает? Выбор мал: или архитектор по замкам – или агент по мелкой недвижимости и поиск «квартирки по средствам».

Какая прелесть: две ненужные бабы на один замок. Марита приглашает художников, а я у себя устрою гейклуб. И радужный флаг повешу, – пусть Себастьян захлебнется своей повышенной гетеросексуальностью!

Звонок Филиппа выбил меня из мыслей.

– Ты видела фотографии, Пенелопи Вайз?

– Эээа? – когда он назвал меня Пенелопи, я подумала, он говорит о набросках Арканов Таро, которые отсканировал Маркус.

– Фотографии.

– Какие фотографии? – простонала я, пытаясь надеть колготки одной рукой. – Мы можем поговорить позже? Когда я очнусь? Твоя маман велела прийти на завтрак… А-а! – до меня дошло. – Ты говоришь о дизайне? Фотки от архитектора?

– Твои фотографии, – прорычал Филипп. – Тот красно-белый кошмар, что твой фотограф нащелкал. Тот долбокерл, который приводил тебя в клуб.

– Фотографии видела, да.

Первые вышли в дигитальной рекламе, но потом появились и в некоторых журналах. После того, как я отказалась спонсировать выставку, Ксавье их продал. А я запоздало вспомнила, как не глядя подписала все документы, права целиком и полностью отданы Ксавье. Но кто мог знать, что он в самом деле сможет продать это идиотство?

Кто мог подумать, что Филипп узнает меня? А говорят еще, он грубый и невнимательный.

– Я прямо сейчас одну из них вижу. Прямо из своего окна.

– Лица там не видно.

– Зато, там видно все остальное!

– Да, но никто не знает, что это – я.

– Я знаю! И этот идиот!.. Он требует денег на свою выставку.

– И что ты хочешь? Чтоб я денег ему дала? Да никогда в жизни. Пусть лучше моя жопа висит на улицах, чем кто-нибудь увидит снимки, где есть лицо… На твоем месте я бы позвонила в полицию.

– Так он и хочет, чтоб я позвонил в полицию! Скандал с нашим именем, это – реклама!

– Ты слишком утрируешь. Во-первых, он не может ничего доказать. Он мог любую жопу сфотографировать и всем сказать, что она моя.

– Слушай, ты!.. – с неожиданной яростью, прошипел он в трубку. – Я в полной заднице из-за тебя и твоей бабули! И если Иден узнает, что раньше я был с тобой, еще при своей жене, она разорвет помолвку. А твой придурок пишет мне и звонит, не переставая!

– Ты в жопе, – сказала я, – только потому, что ты – дерьмо, Фил. Там твое натуральное место обитания. И если ты думаешь, мне не насрать, разорвет она помолвку, или не разорвет, ты глубоко ошибаешься. Я ей сама могу позвонить.

– Ты просто сука, Верена! – рубанул он и отключился.

Я яростно посмотрела на телефон.

Этот мужик никогда не врубится. Наверное, думает, что я заранее все это запланировала. Висеть вниз башкой на всех рекламных щитах.

Как летучая мышь с голой жопой.

Хотя, нет, вру. Ведь я же была в колготках.

Колготки были причиной появления жоп на улице. И слоган гласил: «В какое бы положение не поставила вас Жизнь, наши колготки помогут вам сохранить лицо!». Я даже надеялась одно время, что феминистки поднимут бучу. По поводу чрезмерной сексуализации и недостижимых стандартов тела. Но феминистки не сочли мою задницу веским поводом. Тем более, что идеально по центру, закрыв все самое-самое, была ступня.

Я гуглю номер и набираю Ксавье.

– Привет, – говорю. – Это я, Пенелопи. По поводу твоей выставки…

Угрюмое молчание. Лишь тихое сопение на другом конце.

– Ты помнишь, сколько мне лет? – уточняю я.

– Твой отец, или кто-то там, подписал разрешение!

– Да, на снимки. Но разве он позволял тебе вести меня в бар? Разве он позволял тебе накачивать меня алкоголем и кокаином? Еще неясно, в каком состоянии я была, когда ты делал все эти снимки.

– Прошло три месяца, – без особой уверенности, напоминает он.

– Пройти-то прошло, но люди не забывают. Я могу попросить отца подать в суд. У него очень скоро выходит книга и я позировала для большинства иллюстраций. Скандал нам будет лишь на руку. Как думаешь, что станет с тобой?.. Всегда можно найти свидетелей, счета из химчисток, записи наблюдения… По-моему, их полгода хранят.

Молчание.

– Тебя, может, не накажут. Но я не уверена, что с тобой продолжат работать. Особенно после того, как я расскажу, что ты водишь несовершеннолетних девчонок по клубам, пока они не перестают что-либо соображать. А потом продаешь их парням. Таким, как Филипп фон Штрассенберг.

– Я этого не делал! Ты с ним ушла сама! По своей доброй воле!

– Х-ха! Добрая воля, да? Какое интересное название для алкогольно-наркотического микса в крови.

Я дала ему все это переварить. Потом предложила вкрадчиво:

– Что, если мы с тобой сойдемся посередине? Я не стану заявлять на тебя, если ты отправишь фотки его невесте? Не знаю, кто она и откуда… Ее зовут Иден, ее семья то ли консервные банки производит, то ли кафельные плитки. И мы бы оба оказались в выигрыше. Пусть его девушка знает, как он изменял жене. Что скажешь? Ты получишь скандал, а я – моральное удовольствие.

– Да пошла ты! – взревел он с таким злорадством, что я на миг удивилась: что я такого сделала? – Ты оказалась там, где тебе и место. На улице! И ты просто не представляешь, как я этому рад!