Когда его вел отец, он шел головой назад, словно крайний конь в русской тройке, как на картинах у Себастьяна. Когда его вела я, это Герцог решал, какую из мосек проигнорировать, а на какую рявкнуть, обдав слюной.

Это было несправедливо: ведь я спасла его. Но Герцог точно так же на все забил, едва только чуть отъелся и оклемался. Теперь его богом был мой отец. А я – всего лишь дочерью бога, которую нужно было оберегать, но слушаться – вовсе не обязательно.

Умудрившись опередить его, – чуть ли не перепрыгнув, как через «козла» на уроках спорта, – я ухватила Герцога за ошейник и повела, дразня салфеткой из-под мороженного. Именно Герцог окончательно помог мне понять, как мало для сильных и здоровых парней, значит прошлое, в котором женщина спасает их от Судьбы.

Потеряв интерес к салфетке, Герцог вдруг сделал очередной вираж, радостно гавкнул и резко сел, яростно стуча хвостом по черным мраморным плитам. Прямо перед нами стоял епископ.

– Верена, – укоризненно поморщился он и весь сжался, как будто бы в панцирь спрятался. Какого черта ты вытворяешь? Я по всему Променаду тебя ищу.

Он вырвал у меня поводок, и я с облегчением уступила.

– Ну, вот ты меня нашел, – уши пылали, как два костра возле черепа. – Давай опять делать вид, что все хорошо, хотя все так плохо.

– Не будь ты моей дочерью, я бы не просто хотел тебя, я бы сбежал с тобой, – выдал отец. – В ночи бы выкрал, сунул в багажник и увез прочь. Теперь ты счастлива? Или надо, чтоб за нами гнались и даже стреляли? Только учти, что в багажнике лежишь ты.

Я хихикнула.

– Может, мне тебя на Цезаре выкрасть? А что? дополнительный поворот. За Цезарем он погонится стопроцентно, но мы притворимся, будто дело в тебе.

– Почему ты злишься так из-за Себастьяна?

– Потому что…

Верена:

Мы сидели на собачьем пляже, кидая Герцогу мячик и тот приносил его, вздымая лапами мелкий, как пыль, песок. Поводок тащился за ним, оставляя змеиный след. Солнце, опускавшееся в море, окрашивало мир в теплые, сиреневые тона. Перед нами застыло море. За спиной струился людской поток.

Пригнувшись, прошли Хадиб и какая-то девушка и нам пришлось притвориться, что мы не видели их. Затем, Пятидесятилетняя теточка с сигаретой, устроилась за нашей спиной. У нее были солнечные очки от «Дольче Габана» и морщинки курильщицы вокруг ярко-красных губ.

– У вас не найдется зажигалки? – спросила она так томно, что я хихикнула.

Фредерик обернулся и посмотрел на нее. Устало и раздраженно.

– Нет!

Обидевшись, женщина отсела подальше.

– У тебя есть кто-нибудь? – спросила я у отца.

В конце концов, как дочь я имела право спросить.

Отец поправил бейсболку и сморщил нос.

– Иногда, – признал он, пытаясь грубостью скрыть смущение. – В отпуске… Ничего особенного.

Я тоже сморщила нос.

– А у тебя были с кем-то долгие отношения, после Джесс?

– Верена, – оборвал он, яростным шепотом. – Я тебя умоляю!.. Прекрати обсуждать со мной мою интимную жизнь! Особенно теперь, когда Джесс погибла. Я не хочу не думать о других женщинах, ни тем более, о них говорить!

– Хорошо, – перебила я, – прости! Я хотела знать не про женщин, а про детей. У тебя есть другие дети?

– Нет, – ответил он, сняв бейсболку и протер ладонью лицо. – Других детей нет. У меня только ты одна.

Я раздраженно вздохнула: он не обнял меня!

Когда Фред только вернулся, то обнимал меня постоянно. Сидел со мной на диване, зарывался лицом мне в волосы и с улыбкой целовал меня в нос. Сейчас он вел себя, словно я больна проказой. И я подумала: озабоченная тут я, или все же он? Или, озабоченные – мы оба?

Нездоровая тяга усиливалась, как и отвращение к нему и к себе.

Загар стер лет десять с его лица и женщины постарше засматривались. Словно мимо киногерой шагал. Принц из девичьих грез, который рос вместе с ними и стал Королем. Да и молодые оглядывались. Все-таки, наши штрассенбергские мужчины очень красивые. Высокие, белокурые, широкоплечие. С дерзкими красивыми лицами и ровными белыми зубами.

Вот только он смотрел только на меня. А думал только о ней. О Джессике. С утра я застала его с красными глазами. Отец сидел над старым альбомом и рассматривал фотографии.

Какой же красивой она была… мы плакали. Оба. Вместе…

А потом я весь день ловила Тот Самый взгляд. И от этого было еще противнее и еще больней. Что с нами происходит? Мы оба спятили, когда Джессика умерла на наших глазах, просто не понимаем этого? Я хочу быть Ею – для папы, а папа дышит воспоминаниями и видит Ее во мне.

Такой, какой она была, когда они встретились. Перекрасить волосы, я буду – вылитая она. Как я всегда мечтала. Только это не радует. Это вызывает чувство вины. За то, что спала с ее мужем, за то, что покрывала ее зависимости и то, как сильно ей нужен врач.

За то, что я хотела, чтоб она умерла и мой отец мог вернуться!..

Он вновь, внимательно посмотрел на меня.

– Ты стала так похожа на свою маму…

Я истерически рассмеялась: о, да! Еще как похожа. Втрескалась в папочку, совсем как она.

– Такая же озабоченная, истеричная и насквозь больная? Бегаю за парнями, которые любили ее? Как она за тобой и Маркусом?

– Я имел в виду, внешне, – сказал отец сухо. – И она не бегала за Маркусом! Ей нужен был только я! Понятно?!

Я отвернулась, зарыла пальцы в мягкий песок. Теперь я понимала, почему она спятила, но помочь себе не могла. История повторялась, только чуть-чуть иначе: моя мать покончила с собой, а отец начинал сходить с ума, ища ее образ всюду. У Джессики все было наоборот. С собой покончил мой дедушка, а бабка сошла с ума.

– Дарлинг, – сказал Фредерик, не поднимая глаз на идущего мимо нас Хадиба. – Я устал делать вид, что тебя не вижу. Имей уже совесть и поди в другой конец Променада. Нам нельзя, мы с собакой, а ты один.

Хадиб рассмеялся и подошел. Его девушка тоже приблизилась. Тоже высокая, стройная, как и Джесс. С волосами цвета спелой пшеницы. Только вот таких сисек у нее не было.

– Это не то, что вы думаете, – сказал Раджа. – Ее зовут Света. Ей нравятся мужчины постарше!

Отец рассмеялся и встав, протянул девушке руку. Что-то сказал, и девушка удивленно ответила.

Брезгливая дамочка с дорогой укладкой, чуть не плюнула в пепельницу с досады и надела свои очки. Она таскалась за Фредом, как чайка за умирающим крабом. Какой, наверное, был облом.

– Совсем уже совесть потерял!

– Хоть бы собаку завела из приличия, – нарочито громко сказал отец.

– Хам! – оскорбилась женщина.

Отец не ответил.

– Как насчет старой курицы, Маркус? – спросил Хадиб, кивая в сторону ресторана. – Зажаренной дочерна на гриле?

– Хорошая мысль, Самир! Что скажете, Света?

Света что-то мурлыкнула на своем языке и Фредерик рассмеялся.

…Света ласково улыбалась, мой отец улыбался ей. Раджа и я сидели напротив них. Каждый в собственном телефоне.

Отец стал Маркусом, я Вивиан, Герцог Ланселотом…

После ужина и вина с личных виноградников у нас на террасе, Света окончательно поняла, как любит мужчин постарше. Но ее словарный запас слишком мал, она лучше ему покажет. Да-да, она актриса. Будущая…

Мы с Самиром остались на крыльце. Он явно не выглядел расстроенным. Скорее, наоборот.

В кармане тонких джинсовых шорт отчетливо выделялись сложенные купюры, и я была уверена, что их не было, когда он подошел к нам на пляже!

– Ты водишь ему баб? – уточнила я.

– Ты предпочла бы, чтобы я парней приводил? – миролюбиво спросил Хадиб, привалившись спиной к лестничному столбу и улыбнулся густо-белыми зубами. Выстрелил мне в лицо улыбкой.

– Я много богаче Маркуса.

– Не выйдет: мне платят сразу двое, чтобы ты никого не встретила.

– Я перебью их цену, – сказала я. – Мне даже не надо ужина и вина. И говорить, насколько я потрясающая. Просто парень. С членом.