Не зная, как поступить, я ухватилась рукой за маленькую скользкую седельную луку его коня.
В другое время я в жизни не полезла бы на эту больную на всю голову лошадь, но оставаться рядом с Филиппом было невыносимо, а к Цезарю я боялась даже притронуться. Я резко сунула ногу в стремя, подтянулась и… брякнулась навзничь вместе с седлом. На влажную от вечерней росы траву. Седло осталось болтаться под животом у животного, и конь запрыгал на месте, волоча стремена.
– Ты забыла проверить, закреплена ли подпруга, – сказал Филипп сверху и придержал испуганного коня. – Тише, малыш, тише… Человеческие женщины всегда причиняют боль.
Рывком, я приподнялась на локтях. Удар о землю был сильным, но только для самолюбия. Я подскочила; взвилась.
– Да что ты знаешь о боли?!
– Гораздо больше, чем я хотел бы знать.
– Надеюсь, когда-нибудь, боль сожрет тебя, как сожрала Джесс. Ты оскорбил свой дом, когда сменил Джесс на Иден.
Он обернулся через плечо, но ничего не сказал и затянул подпругу. Конь стоял, подергиваясь всей шкурой. Филипп укоротил одно стремя потом второе, поднырнув под лебединой шеей коня. Тот снова нервничал, молодой и горячий. Цезарь был старше, спокойнее, но я бы лучше на пилу села, чем подписаться на риск, что с Цезаря упадет хоть капелька пота.
Себастьян сожрал бы меня живьем.
Филипп притянул меня к себе, отряхнул мимоходом спину и крепко поцеловал, раздвинув языком рот. Я вырвалась, хотя у меня подгибались ноги. Каким-то чудом, с первого раза запрыгнула на коня и затянула поводья.
– Ты самая подлая и мерзкая тварь из всех, что я знаю! А я ведь тоже происхожу из этой семьи! Это не я виновата, в том, что случилось с Джессикой! Виноват только ты! Это ты свел ее с ума. Это ты устроил так, чтоб она застала нас!
И молотя коня ногами, как крыльями, ничего не видя от слез, я развернула скотину к Штрассенбергу. Почуяв мою неопытность, он попытался пятиться задом, боком… Я яростно ударила его стеком, затем еще и еще!
И не выдержав, жеребец прижал уши, взвизгнул и пустился…
С места в карьер
– Когда вы уходили, Герцог был куда меньше, – Лизель вышла на верхнюю террасу и посмотрела на меня сверху вниз. – Где Маркус?
– Я заблудилась, поехала не с той стороны, – крикнула я, прикрываясь рукой от солнца. – И дальше я ни метра не проеду на этой твари. Позвони Себастьяну. Пусть пришлют фургон… Это волкодлак какой-то, а не лошадь.
Лизель кивнула и, нашарив свой телефон, обошла террасу, чтобы спуститься вниз. Я тоже спешилась. Чертова скотина в образе лошади, попыталась укусить меня за плечо, но я не осмелилась садануть ей в голову, как делал Филипп и хлестнула стеком. В дороге конь пытался начать козлить, идти боком, или задом, но я пару раз заставила его встать в свечку и потанцевав на задних ногах, он поверил в обычный способ передвижения.
– Такое чувство, ему нужен экзорцист, – сказала я.
Глаза и губы горели, но после того, как я выплакалась, мне стало легче дышать.
Конь поджал губы, как старая дева, слегка подогнул заднее копыто и издевательски пустил мутно-оранжевую струю на мощеную подъездную дорожку. Вид у него был довольный
– Сволочь! – я все-таки ему врезала и побежала за садовым шлангом.
– Они пришлют фургон, – сказала Лизель, закончив переговоры. – А где Филипп? Мне сказали…
Я усилила напор воды. Запах бил в ноздри. Лизель подошла к коню, который пытался дотянуться зубами до ее роз и крепко взяла под уздцы. Однако, вопрос повторять не стала. Я благодарно кивнула:
– В это животное словно вселился бес!
Она провела ладонью по глянцевой черной морде и тихо сказала: «Шшш!» Бес смутился и напряженно вгляделся в любовницу кардинала. Потом стряхнул ее руку и прижал уши к черепу.
– Ты знаешь, кто это?
– Нет. Какой-нибудь отпрыск Цезаря?
– Это Сахар. Тот маленький жеребчик, которого Филипп купил тебе перед ссорой, как и обещал.
На миг я застыла с открытым ртом.
Когда ты уехала, он только плачет в кобылу, которую он купил тебе, – всплыл в памяти давний разговор с бабушкой, когда я лежала в больничной койке и показательно голодала.
– Но ты сказала, что Сахар – это кобыла…
– Я просто подумала, что Сахар – производное от Цукерпуппэ. Я дружу с логикой, в отличие от Филиппа и черного жеребца назвала бы как-нибудь по-другому.
– Такое чувство, этот конь – сумасшедший, – сказала я.
Сахар стоял, прижав уши и смотрел в пространство, опустив голову словно единорог и целился рогом в невидимого противника. Противника не было. Рога тоже. Но конь на кого-то пялился и сурово ждал.
– Что происходит? – спросила я.
Ответить она не успела: задрав тщательно вычесанный хвост, Сахар пытался сосредоточиться и выжать из себя кучу.
– Не смей! – ухватив его за повод, я оттащила его подальше с дорожки, в сад, где садовник расположил компостную кучу. – Вот тут гадь, сволочь! Иначе, я тебя выкуплю и на городские катания туристов перепродам!
Взглядом Сахара можно было разрубить пополам. Я устояла. С той стороны посигналили. Приближаясь к подъездной дорожке, Сахар вновь воспрял духом и задрал хвост.
Выматерив его, я сунула приехавшему конюху повод и, захватив какое-то ржавое ведро, пошла за своим говнистым подарком, держа ведро наготове. В душе росло неприятное ощущение, что в эту лошадь вселился не какой-то там чужеродный демон, а самый, что ни на есть родной. Сахар вел себя точно так же, как я сама.
– Тоже, что ли, сидишь без секса? – спросила я, стараясь идти таким образом, чтоб не попасть под заднюю ногу Сахара.
Он не сдавался. Он не хотел идти сюда подо мной, я его заставила и сломала. Теперь он всеми силами заставлял меня раскаяться в насилии над его гордой волей. Я взяла пару яблок на кухне и когда Сахара сунули в фургон, дала ему первое. Конь удивился, поворотил морду, но я не убирала яблоко, пока он его не взял.
Фургон закрыли, Сахар презрительно дожевывал яблоко и не смотрел на меня.
– А где Филипп? – спросил конюх. – Граф говорил, что вы уехали вместе…
Где он?!
Темнело.
Граф себе места не находил.
– Господи, – бормотал он, расхаживая туда-сюда у конюшен. – Мой мальчик. Что-то случилось, уверен! Что-то случилось… Ну, как так? Почему именно он?
Марита предлагала прочесать лес с собаками, но муж сказал, что если конь не может идти, то с ним все кончено. Искать не имеет смысла.
– Сама пойми, если бы Филипп упал, он упустил бы лошадь. И Цезарь пришел бы. Он прекрасно знает дорогу домой! Если он не пришел, он не сумел встать.
Марита расплакалась, – ее по-прежнему больше волновал сын.
– Почему ты села на Сахара? – напустился Себастьян на меня. – Почему ты Цезаря не взяла?! Господи, как я мог подумать, что у тебя осталась хотя бы капля мозгов? Ты видела, что Сахар творил еще под Филиппом?! Как тебе в голову пришло сесть на полудикую лошадь?!
– Ты сам сказал, чтобы я убилась.
– Даже на это у тебя ума не хватило! – отрезал он.
Я закусила губу и чуть не расплакалась вслед за Маритой.
Что, если Филипп упал и лежит сейчас без сознания, а Цезарь просто ходит по лесу, заблудившись, как я? Лошади, на мой личный взгляд, обладали не слишком крепким мышлением. Они могли две вещи: всего на свете пугаться и по инерции от этого убегать. Цезарь был прекрасным производителем, но это не делало его интеллектуалом.
– Это ты пытался заставить собственного сына делать грязную работу вместо тебя! И если с твоим конем что-нибудь случится, виноват будешь только ты!
– Я заставил – что?
– Спать со мной, чтоб я успокоилась! Скажешь, нет?!
– Ты с ума сошла?.. Погоди, это он тебе так сказал?
Стук копыт не дал мне собраться с мыслями.
– Ты, идиот проклятый! – прошипел граф, бросаясь навстречу сыну и на глазах у всех отвесил затрещину, едва Филипп слез с коня. – Ты что, не видел, что лошадь в мыле?! – он обнял Цезаря. – Маленький мой, мой добрый хороший мальчик, почему ты не сбросил этого идиота и не пришел домой?.. Идем, идем… Папа сам тебя выходит… А ты, идиот, когда психуешь, бегай сам, ясно?! Мудак бесполезный! Почему я только не вышвырнул тебя из дому?!
