Верена:

В детстве я часто сидела на этом месте, свесив ноги между столбцов, поддерживавших перила и слушала, как Джессика орет на отца. Мне казалось, что она сумасшедшая… Ну, как так можно: любить его и кричать?

Теперь, тринадцатью годами позднее, я знала о чувствах гораздо больше. Любовь имеет много имен. Зависимость, Невзаимность, Боль… Я познакомилась с каждым.

После того, как отец осознал, что история повторяется, он не стал повторять ошибку, что совершил с Джесс. Поставленный перед выбором: я или здравый смысл, он выбрал меня.

Я торжествовала.

С Ральфом все было куда сложней.

Он то ли не понимал, что я не желаю больше с ним знаться, то ли просто не хотел принимать это к сведению. Ральф никогда не понимал слова «НЕТ». Мое нежелание быть с ним друзьями, он считал детской блажью и попытками его продавить.

Сидя на балюстраде, с которой прыгнула Джессика, я наблюдала как мой отец дает отставку своему первому личному секретарю.

– …это не наказание и не отстранение, – сказал отец Ральфу. – Это то, что она – моя дочь. Она для меня важнее.

– Я понимаю, – обронил Ральф. – Мне кажется, ей пошла бы на пользу учеба.

– А мне кажется, – вспылил он, – ей бы пошло на пользу, если бы ты отстал! Ну, сколько можно, Ральф?.. Что с тобой происходит?! Она же сказала, что не хочет с тобой дружить.

– Она просто манипулирует.

– Я так тоже думал. И все закончилось прямо здесь! – отец указал рукой на ковер, затем они оба задрали головы и опешили, увидев меня.

– Найди себе мужика, – рявкнул Ральф в запале. – Или женщину. Или диверса. Или, огурец. Герцога, если все станет совсем плохо. Неважно, кого. Лишь бы только выйти из тупика. Сил нет смотреть, как ты гудишь у стенки, как робот-пылесос и не можешь додуматься сдать назад.

– Все! – выдохнул отец. – Либо ты уйдешь, либо я позову охрану.

Ральф посмотрел, как волк.

– Я люблю тебя, понимаешь ты? – крикнул он мне. – Так как я, тебя никто на свете любить не будет! А ты все сводишь к траханью! Это все, что у тебя в голове!

И вскочив, я перегнулась через перила и завизжала:

– Засунь себе свою любовь в задницу! Поглубже, где…

Верена:

Странно было вновь оказаться здесь.

Наш пляжный домик со спуском на дикий пляж. Здесь был развеян прах Греты, здесь со мною распрощался отец, здесь мы трое были в моем вещем сне, еще до того, как я нашла в собачьем приюте Герцога.

Вот только приезд сюда был ошибкой. Старательно избегая тот дикий пляж, мы больше бродили по Променаду. От нашего домика до специального пляжа для владельцев собак.

Что именно мы надеялись воскресить? Нашу любовь? Джесс? Грету?

– Купи мне мороженое, – сказала я, когда молчание стало невыносимым. – Я сто лет не ела мороженого.

Отец с облегчением отдал мне поводок и пошел к тележке.

Герцог тоже получил шарик и, громко плямкая брылями, съел. Я осторожно, опасаясь, что меня опять затошнит, коснулась рыхлого бока шарика кончиком языка. Давно забытый вкус обжег изнутри. Я задохнулась, но не заплакала.

Джесс больше не было. Она ушла навсегда и отец стоял рядом, красивый, сильный, высокий… чужой мужчина. И мне хотелось обнять его, хотелось поцеловать его… Хотелось утопиться со стыда в море, чтоб никогда больше так его не хотеть.

– Я люблю тебя, – прошептала я.

Какая-то женщина укоризненно поджала морщинистые губы и закурила. Ей было около пятидесяти, она была в изящных кожаных сандалиях и укладкой, сделанной в хорошем салоне. Она ходила за нами уж второй день и очень укоризненно на нас пялилась.

– Наверное, думает, что я старпер, который купил невесту по каталогу, – отец с хрустом откусил кусок мороженого вместе со стаканом.

– Ты совсем не старпер.

В своих белых шортах и черной футболке, облегающей все еще красивый, молодой торс, он выглядел куда моложе своих пятидесяти и на старпера никак не тянул.

– Спорим, она тебя еще выследит и расспросит, как ты дошел до мысли такой – влюбиться в малолетнюю соску вместо того, чтобы найти себе женщину ее возраста. А лучше, сразу ее.

Он рассмеялся и вновь вонзил зубы в шарик малаги.

– И я скажу ей: мне просто повезло!

– Ты бы меня хотел, если бы я не была твоей дочерью?

На миг он так и замер – зубами в мороженном. Потом оправился и побагровел.

– Если бы ты не была моей дочерью, я бы сказал тебе: «Деточка! Примите холодный душ!» – буркнул он и втянув в рот губы, плотно сжал челюсти. – Не говори со мной о таких вещах!

– Ты первый начал.

– Но я не это имел в виду! Черт, Верена! Ты понимаешь, что от тебя уже люди пятятся? Ты словно та корова бродишь и смотришь на мужиков, которые чувствуют твой голод и разбегаются… Ты понимаешь, каково мне? Я ведь тоже мужчина. А ты – моя дочь!

Раджа объяснял мне про сепарацию, но я поняла лишь одно: мы с папочкой пропустили миг и кончим жалкими извращенцами, которые даже по меркам Штрассенбергов – больные! Я видела, как он краснеет, случайно посмотрев не туда. Я видела, как он сравнивает мои фотографии с ее фотографиями. И мне от этого было ужасно не по себе. И в то же время…

– Вообще-то, я хотела поговорить о Себастьяне.

Он посмотрел на меня.

– Про Себастьяна, я тем более слушать не хочу.

– На кой ты вообще тогда нужен? – вспылила я и, швырнув остатки мороженного собаке, вытерла дрожащие руки. – Ни поговорить с тобой о чем-то, ни рассказать. Только и делаем, что ходим по Променаду! Думаешь, я не вижу, как ты на меня пялишься, когда я выхожу из воды или мажусь кремом. Кто тут озабоченный, так это ты, Фредди! Не потому ли так взбесился из-за Себастьяна? Ревнуешь? Старый, озабоченный идиот!

Не дожидаясь, пока он отвиснет, я крепче ухватилась за поводок и пошагала прочь, волоча за собой собаку.

– Верена! – рявкнул отец. – Вернись немедленно!

Не оборачиваясь, я перешла на бег, и Герцог перешел тоже. Если бы пес не был глухой, он бы сразу заметил, что его бог уже не идет за нами, и я не справилась бы.

Герцог слушался лишь отца.

Есть собаки мужские и женские. Дог, к примеру – порода чисто мужская. Ему нужен лидер, вожак, твердая рука. Хотя… по мне, так твердая рука не помешала бы половине мосек, которые заходятся в истеричном лае, буквально лопаясь от распирающей их маленькие тела, злобы. Твердая рука с тапком.

Мне тоже не помешала бы такая рука. А лучше, член. И покрепче.

Увы, с членами у нас была напряженка. Михаэль, наш шофер и охранник, был крепко женат. Фредерик, которого я все никак не могла привыкнуть называть «папой» был мой отец, а его секретарь, сопровождавший нас в поездке, не обращал на меня совершенно никакого внимания.

Если не знать его, можно было подумать, будто бы преподобный в самом деле хранит обеты, но… он хранил лишь дистанцию. И это бесило сильней всего. Он был англичанином индийского происхождения. Черноволосый, смуглый, с густо-белыми ровными зубами. При его виде женщины говорили:

– Мой бог!

И даже бог не мог винить их в нечистых мыслях. Ведь это бог создал Раджу таким. На самом деле, его звали Хадиб Фарух, но семинарская кличка прилипла намертво. Мысленно, я звала его только так. Раджа по природе был бабником, и я имела на его счет планы, но… Ральф прочел мои мысли и с другом поговорил. Филипп, я подозревала, тоже.

– Ты потрясающе красивая женщина, – сказал мне Хадиб, – но я очень плохо переношу физическую боль.

Сказал просто так, без всяких намеков. Когда я просто вышла однажды к завтраку, а он был один в столовой. И я всего-навсего улыбнулась. И сказала: «Привет!»

Мысль, что мое желание написано у меня на лбу, просто убивала. И мысль, что это сказал мне мой собственный отец!

Я шла одна. С глухой собакой, весом в полтора моих веса, которая меня абсолютно не признавала! Точнее, не просто шла, а нарезала резкие и четкие виражи: завидев что-нибудь интересное, Герцог мощно и уверенно рассекал грудью воздух, таща меня за собой, а я беспомощно цеплялась за его ногу, чтобы хоть немного притормозить.