– Кстати, этот фотограф снова звонил Филиппу. Кричал, что ты ему всем обязана и требовал благотворительных взносов, – вставил Ральф.

– Сломай ему… телефон, – посоветовала я.

– Твой любовник просит денег у твоего бывшего? – уточнил епископ, со вздохом складывая газету внутрь жопой. – С каждым часом все чудесатей.

– Он не мой любовник! – рявкнула я. – Он просто сделал несколько снимков!

– И кокаина ей полный нос набил! В благотворительных целях! Чтобы ее не вынесло с того количества спиртного, что она приняла, – наябедничал Ральф.

– Не твое сраное собачье дело, понятно?! – взвизгнула я. – Даже если эти сведения тебе прислали из Ватикана, я и мои ноздри тебя не касаются.

– Нет, касаются!

– Что с тобой происходит, Ральфи? – уже серьезно спросил отец. – Новая фамилия по мозгам ударила? Ты себя совладельцем вообразил?! Я сказал тебе еще в Гамбурге: оставь Верену в покое! Какого черта ты снова здесь?!

– Я всего лишь хочу поговорить с ней. По-человечески.

– Она этого не хочет.

Ральф закусил губы и посмотрел на него, словно епископ отбирал у него последнее. Тот ответил холодным взглядом в упор. Герцог валялся у его ног, обняв ступню обеими лапами и терся лбом об икру. Потрепав сомлевшего пса по выгнутой шее, отец поднялся и оттолкнул меня за спину, чтобы Ральф не достал.

– Я так надеялся, моя мать не права. Что это не ты отговорил Филиппа жениться. Я просто не мог поверить, что ты пошел против нас после всего, что мы для тебя сделали… Но ты пошел. Я понимаю, как у тебя хватает нахальства: мы даже познакомились только потому, что ты подвизался на ниве мелкого криминала… Но я хочу, чтобы ты тоже кое-что понял. Я не позволю тебе являться к нам, когда тебе взбредет в голову и орать здесь на мою Ви. Знай я, что там происходило между тобой и Джесси, я бы вернулся раньше и отобрал ее, – епископ понизил голос. – Если ты еще раз позволишь себе нарисоваться здесь без предупреждения, я поставлю вопрос ребром. Твой отец сейчас не в том положении, чтобы защищать тебя от своего дяди.

– Я хочу просто поговорить! – сказал Ральф чуть слышно и его глаза побелели, что в его случае всегда служило признаком гнева. – Я бы никогда не вмешался в их отношения, если бы видел, что Филипп любит ее. Но он не любит! Это всего лишь очередное соревнование и…

– Ральф, – перебил его епископ. – Мы тут не про любовь говорим. Мы говорим о женитьбе. Точнее, мы говорили… Благодаря тебе моя дочь пойдет в наложницы к мужику, который был моим другом детства. У нее никогда не будет достойного места в обществе. Она никогда не сможет занять то место в семье, что полагалось ей, как дочери Маркуса. Мой брат и я… Мы всем на свете пожертвовали, пытаясь дать моей дочери будущее. Ты же перечеркнул его… И ты еще смеешь сюда являться, будто имеешь на нее все права!

– Послушайте, – попытался Ральф, но мой отец остановил его резким жестом.

– Нет, это ты послушай! Я защищал тебя до последнего! И ты молчал, позволив мне ругаться с матерью, братом и даже собственной дочерью. Отныне, баста! Поди, отца своего спроси, насколько он влюблен в мою девочку! Я сегодня же запрошу в полиции ордер на запрет приближаться к Ви и лично, сам, пристрелю тебя на границе участка!

Михаэль вошел в дом последним и закрыл дверь.

– Что с ним происходит? – спросил он на правах давнего товарища по детским играм.

Отец махнул рукой, закатил глаза и покачал головой.

– Никогда не делай добра, – посоветовал он.

За задним двором, через улицу, бродила с лейкой наша соседка. Та самая, Пятьдесят оттенков закрашенного седого. Она уже целый час поливала несчастные цветы на балконе. И только что в театральный бинокль не наблюдала за нашими окнами.

– О чем ты говорил? – спросил охранник. – Ну, насчет Джессики? Что там между ними происходило?

– БДСМ, – ответила я. – Бондаж, дисциплина и садо-мазо.

Отец изменился в лице, и я тотчас же переключилась, почуяв кровь.

– Да-да! Слово в слово! Он ее связывал, всяко-разно дрессировал и лупил ремнем! И ей это нравилось! Они даже жили втроем, пока Ральф с Филом не разругались! Доволен? С тобой она такое тоже практиковала?

Он коротко и несильно, но все же ударил. Я отшатнулась, держась рукой за лицо. Отец изменился в собственном. Михаэль удержал его.

– Фред, не надо!

– Ее отец тоже бил ее! – завизжала я, не помня себя от ярости. – Давай, подсади меня на ремень и порку прежде, чем покончишь с собой!

– Верена! – прикрикнул Михаэль.

Я взлетела по лестнице и захлопнула дверь.

Мне было девять, или вроде того, когда Ральф сошелся с Джессикой. Он просто не понимал намеков, а Джесс «флиртовала», прохаживаясь по самым больным местам.

И деревенщина, и приблуда, и содержанец…

Она хотела его, но гордость не позволяла хотеть безродного мальчика. Уличную крысу! Они сошлись на порке ремнем в подвале. Будучи связанной, Джесс снимала с себя ответственность за свой дурной вкус, а Ральф, с ремнем в руке ощущал себя ее господином.

Я понимала, что он и меня пытается укротить. Дисциплинировать тем же способом. Ральф был боец, чемпион и потому не мог примириться с мыслью, что может проиграть какой-то девчонке. Наши Эго уже сходились в бою, когда я голодала в Баварии, но Ральф так ничего и не понял.

Во мне текла кровь не только Штрассенбергов, но и кровь Броммеров. Кровь людей, которые даже потеряв все на свете, способны дожидаться своего часа, чтоб отомстить. Джесс это всем уже доказала. А еще до нее, Миркалла.

Оставшись одна, я бросилась на кровать и разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони. За миг до того, как отец стал ломиться в дверь и орать, чтобы я не смела унижать память матери. Чтобы я не смела рассказывать о ней подобные вещи!

Тогда я рассказала ему о нем.

Что если бы он думал о моей матери, пока Джесс была жива, нам не пришлось бы вести подобные разговоры! Не будь его, она ушла бы от Маркуса и была бы счастлива с кем-нибудь другим! И я бы не родилась, чтоб страдать так, как я страдаю! И что не он, а я каждый день отмывала пьяную Джессику от блевоты и укладывала в постель, прежде чем идти в школу! И это он не имеет права что-либо о ней говорить, потому что она мертва лишь из-за него! Из-за него, и ни кого больше!

Отец ушел, как-то странно и судорожно дыша.

Я слышала, как прицокал Герцог. Со вздохом, грузно повалился на пол перед моей дверь и начал скулить. Слышала, как отец спрашивает Хадиба.

– Хади, у тебя есть ксанакс или что-нибудь?

– Только таблетки, – ответил он. – Но в принципе, если мы ее скрутим, можно будет просто зажать ей нос и…

– Ты спятил?! – рявкнул отец. – Поди, скрути Дитриха, если такой умный!..

Дальше я не слушала.

Убежала в ванну. Ксанакс, как же! Еще за секс со мной ему заплати! Лживый лицемерный ублюдок! Я до упора открыла холодную воду и, встав под душ, стояла, пока не онемели плечи. Это не помогло, но от холода зуб не попадал на зуб, и я игралась мыслью, что я умру от воспаления легких и все они пожалеют, что не хотели меня.

Совсем, как отец сожалел о Джессике.

На тумбочке лежала записка. И таблетка.

Я яростно сбросила все на пол и улеглась в кровать. Одна таблетка. Всего одна! Слишком мало, чтобы с собой покончить.

Колющий холод сменился колющим теплом. Я уже не плакала, а молча смотрела перед собой сухими красными глазами. Какого черта я тут забыла? Я выбралась из постели и натянула первый попавшийся сарафан.

Билет на поезд можно купить в любом автомате.

Я перевернула записку, нацарапала свою собственную и…

Был тот медовый вечер, когда сами сумерки желтые. Когда воздух чист и небо чистое, как над Средиземным морем. Ветер ласково гладил невидимой ладонью поля, и молодая пшеница стелилась волнами под его руками.

Всадники появились из-за пшеницы. Обогнув поворот, возникли так неожиданно, словно по волшебству. Лошади летели во весь опор. Граф-старший сидел, как влитой, составляя с конем единое целое. Казалось, даже Цезарь чувствовал это и нес наездника с гордостью, словно хвастался им.