Дорога сделала последний поворот. Мы прошли ещё шагов сто — и оказались на просторной площади. Справа и слева она обрывалась вниз крутыми каменистыми склонами стенами; дальняя от нас сторона упиралась в крутойскалистый отрог. Площадь была сплошь вымощена лилово-красный кирпичом, истёртым за невесть сколько веков тысячами, десятками тысяч подошв матросских башмаков, офицерских сапог, рыбацких бахил; через неё к зданию Гильдии протянулась, подобно лунной дорожке на тёмной поверхности воды, узкая полоса из серых округлых булыжников. Перед ступенями на низком постаменте стояла статуя человека в длинном рыбацком плаще, из под которого выглядывал высокий воротник вязаного свитера. На ногах — тяжёлые рыбацкие сапоги, на поясе — плоская сумочка, в точности такая, в которой хранится моя астролябия. Она тоже здесь, в левой руке — в отличие от остальных частей статуи, астролябия изготовлена из тёмной бронзы, Большой лимб, видимо, был недавно начищен, и жёлтый металл тускло сверкает под зурбаганским солнцем, притягивая к себе взгляды.

— Это и есть Ури Бельграв? — почему-то шёпотом спросил Пётр. — Тот самый, изобретатель разворота?

— Да. — я кивнул. Эх, не устроил я тогда пикник возле его ног — а ведь собирался…

Мой спутник хмыкнул, представив себе эту картину.

— Ничего, ещё успеешь… в смысле — успеем. Ты же не собираешься проделывать такую замечательную штуку в одиночку?

— Ни в коем случае! Кстати, Ури Бельграв ещё и строитель Истинного маяка. Вот кто всё знал об Источнике…

К сожалению, его уже не спросишь… — Пётр подошёл к статуе вплотную и принялся разглядывать надпись, грубо высеченную на гранитном цоколе.- Ну ладно, полюбовались, и хватит. Пошли дальше, что ли?

— Поздравляю, вот ты и Лоцман! Сбылась мечта идиота!

Пётр поднял лист — нарядный, из дорогой шёлковой бумаги с золотым обрезом — и посмотрел на солнце.

— Смотри-ка, водяные знаки! И текст на двух языках, русском и местном, зурбаганском.

Я выдернул диплом из его пальцев.

— Дай сюда, помнёшь… Что до языков — Валуэр как=то обмолвился, что в Гильдии издавна заведено выдавать двуязычные дипломы. Во многих Внешних Мирах сведения о маяках и Фарватерах общедоступны — а значит, Лоцманы, или вот маячные мастера должны пользоваться там уважением. А какое уважение без официального документа?

— Ну, к Земле-то это не относится. — Пётр вздохнул. — А вообще, красивая бумажка, так и просится на стену!

— Была бы ещё та стена! Тебе-то хорошо, а вот я до сих пор бездомный бродяга, не то, что некоторые…

— Это ты о домике при Маяке на Бесовом носу? — Пётр пренебрежительно хмыкнул. — Нашёл, чему завидовать…

— А квартира в Москве?

— Ну-у-у… когда я ещё туда попаду?

— Неважно, главное — она есть, и приватизирована по всем правилам. А ты ещё и на Острове домик построишь — благо, теперь есть, на какие шиши его обставить.

— Это точно. — Пётр взвесил на ладони замшевый мешочек. — Сколько там, а то я в здешней валюте не шибко разбираюсь?

— Сотня так называемых, двойных «фарватерных» дублонов — это, чтоб ты знал, основная валюта, применяемая при расчётах между Внешними Мирами. В пересчёте на зурбаганские талеры — две тысячи. Хватит и домик обставить, и лодочку парусную здесь, в Зурбагане приобрести, и на первое время останется. А дальше — тебе, как маячному мастеру положено жалование в двести пятьдесят талеров.

— Да я разве спорю? — Пётр утрамбовал мешочек с золотом в карман, отчего тот оттопырился самым неэстетичным образом. Вот ведь… нет, чтобы на купюры перейти, как все приличные люди!

— Ты бы ещё сказал — на пластиковые карты! Зайдём вот в магазин — купишь себе приличный кошелёк…

Пётр извлёк мешочек и распихал монеты по карманам.

— Вот ты, Серёга, жалобился — бездомный мол, ни кола, ни двора… — заговорил он, закончив эту операцию. — А как же наследство мастера Валу? Помнится, в списке был домик, где-то тут, за городом. Не хочешь зайти, посмотреть собственными глазами? Заодно бы и глянули, что он там ещё написал…

Конверт, тот самый, что Валуэр вручил мне перед стартом Регаты, мы с Петром вскрыли в Гильдии, в присутствии чиновника, оформлявшего наши бумаги. Он же и засвидетельствовал текст, после чего я официально вступил во владение наследством.

— Куда торопиться-то? — ответил я. — Дом никуда не денется, а у нас сейчас имеется кое-что поважнее.

Кроме собственно завещания, в конверте оказалась ещё пачка бумаг, на которые гильдейский чиновник косился с плохо скрываемым любопытством. Я предпочёл этого не заметить — распрощался, спрятал бумаги за пазуху, и поспешил вместе с Петром покинуть здание Гильдии. И теперь места себе не находил, гадая, что там может в них содержаться…

— Тогда пошли в «Белый Дельфин»! — предложил мой спутник. — Устроимся в отдельном кабинете, пообедаем, эля возьмём пару кувшинов — и изучим эти листочки, не торопясь.

— Ну, уж нет! — от возмущения я едва не споткнулся. — Не хватало ещё в кабаке важные обсуждать! Если у каких стен есть уши — так это у тамошних. У стен есть уши — слыхал? В у тамошних стен их двойной комплект, если не тройной — и все ну очень внимательные!

— Паранойя — тяжёлая болезнь. — заметил Пётр. — Сам же говорил, что мы теперь никому не нужны!

— А если всё-таки нужны — что тогда? Вот что: пойдём лучше к матушке Спуль. Я после того идиотского нападения на Смородиновом ни разу не был — извинюсь, объясню, что всё уже в порядке, чтобы обиды на меня не держала. Заодно, внесу плату за несколько месяцев вперёд — теперь мне придётся часто бывать в Зурбагане, квартира и пригодится… А что до обеда — не сомневайся, накормит она нас, и получше, чем в любой таверне!

— И эль тоже поставит? — хитро сощурился Пётр.

— А вот с элем придётся подождать до вечера. Домик Валуэра нам так и так нужно навестить — есть там кое-что, представляющее очень большой интерес. А после надо будет заглянуть на Верфь. Я обещал мастеру Валу закончить там одно дело — вот, не хочу откладывать.

— Это только часть расшифровки. — сказал я. — Страницы из дневника, как и говорил мастер Валу. Обрати внимание — Источник нигде не упоминается, даже намёком. Полагаю, Валуэр нарочно изъял часть текста — видимо, опасался, что пакет может попасть не в те руки.

Пётр ещё раз пробежал взглядом листок. Судя по тому, как он при этом хмурился и шевелил губами, процесс чтения давался ему нелегко.

— Тут описано, как автор дневника нашёл на разбитом корабле тело своего друга, капитана. Ещё есть упоминание о человеке, помогавшем ему в поисках. Имени нет, сказано только, что он не из Зурбагана, а из какого-то из Внешних Миров. Думаешь, это Александр Грин?

— Больше некому. — я сложил листки расшифровки в стопку и убрал в конверт. — Ничего нового мы отсюда не узнаем. Давай, доедай, и пойдём.

Мы сидели в столовой, на втором этаже. Матушка Спуль встретила нас не слишком приветливо — руки сложены поверх передника, губы поджаты, голос сухой, сердитый. Пришлось мне рассыпаться в извинениях, объяснять насчёт происков злоумышленников, клясться и божиться, что ничего подобного более не повторится. Уж не знаю, что подействовало на суровую домовладелицу — мои заверения или увесистый мешочек с золотом, который я передал ей в качестве платы за комнаты сразу на следующие полгода — а только не прошло и четверти часа, как домовладелица сменила гнев на милость. Нас проводили наверх, и предложили привести себя в порядок в ожидании обеда. Мы так и поступили; я наскоро осмотрел свою комнату и убедился, что всё моё имущество, оставленное при поспешном бегстве, на месте.

Ростбиф с жареной картошкой, сыр, кофе, сваренное с пряностями, засахаренные фрукты на десерт — объедение, вкуснотища, пища богов! И, конечно, эль — большой глиняный кувшин, за которым она сгоняла соседского мальчишку. Минут десять в гостиной слышно было только чавканье и звяканье вилок и ножей; удовлетворив первый голод (всё-таки мы с утра мотались по городу) я сдвинул посуду к краю стола, извлёк из-за пазухи пачку бумаг и принялся разбирать мелкий, убористый почерк мастера Валу.