Видимо, сработал тот самый инстинкт, о котором говорили герои фильма «берегись автомобиля» — я, не раздумывая, кинулся за ним следом. Прохожих видно не было; он свернул за угол, потом ещё, сделал попытку перепрыгнуть через пустую корзину, брошенную кем-то посреди переулка — и с грохотом свалился, запутавшись ногами в ручке. Вскочил, обернулся ко мне- на лбу кровоточит ссадина от близкого знакомства с мостовой, в руке угрожающе сверкнул длинный, узкий клинок, который он неведомо когда успел извлечь из своей щегольской тросточки. Присел на полусогнутых, угрожающе ощерился — и, сделав длинный выпад, попытался пырнуть меня в печень.
Он промахнулся совсем немного. Угоди острие на пару ладонь левее — тут-то мне и конец. Но нет: клинок металлически звякнул обо что-то, бок обожгла острая боль. Я крутанулся на каблуках, разрывая дистанцию, и выдернул из-за пояса «ка-бар». Противник отпрыгнул назад, отводя руку со стилетом назад, для нового удара — но я не дал ему на это времени.
Когда-то, ещё в девяностых, я в порядке увлечения историческим фехтованием, посещал занятия по ножевому бою. Вёл их один мой приятель, много лет проживший в латинской Америке и освоивший там искусство «махо» — мексиканских задир, решавших любые споры при помощи своих навах. Видимо, я был прилежным учеником, потому что усвоенные на этих занятиях навыки сработали сами собой, как бы и вовсе без моего участия.
Р-раз!
Колющий выпад в грудь противника — отпугнуть, заставить сбить атакующий порыв.
Два!
Сорванное с головы кепи летит в лицо. Мой визави инстинктивно вскидывает руки, пытается отшатнуться — и упирается лопатками в стену дома.
Тр-ри!
Прыжок вперёд, левая ладонь ловит запястье врооружённой руки. Рывок на себя с отшагом в сторону, правая рука с силой вгоняет нож в левый бок, снизу-вверх, наискось, под рёбра. Воронёное лезвие пропарывает селезёнку и слегка изогнутым отточенным по обеим кромкам кончиком достаёт до сердца. Короткий вскрик, тело конвульсивно изогнулось, и вдруг обмякло и осело на землю.
Впервые мне пришлось убивать человека — том более вот так, ножом, когда всем существом ощущаешь тот миг, когда душа, вырванная холодной сталью из своего обиталища, проходит через рукоять, клинок, ладонь, на неуловимо-краткий миг смешиваясь с душой убийцы… с моей душой? Я присел на корточки, пощупал шею своей жертвы — нет, не бьётся под пальцами жилка, жизнь покинула телесную оболочку.
Я огляделся по сторонам — слава богу, никого! Рядом, шагах в трёх, в стене чернела низкая арка. Я схватил свою жертву за воротник и потащил — слишком резко, ткань затрещала, и пришлось перехватывать тело под мышки. Мешался нож, который я по-прежнему сжимал в руке — пришлось тратить ещё несколько секунд на то, чтобы вытереть его о куртку покойника а потом дрожащими руками, со второй или третьей попытки запихнуть в засунутые за пояс ножны.
Подворотня — на самом деле короткий, шагов в десять, длинный, тоннель с кирпичными стенами и полукруглым сводом. Здесь было темно, под ногами что-то хрустело; возле одной из стен громоздился полуразвалившийся штабель из разбитых ящиков, бочонков и поломанных корзин. Я подтащил труп к ним и, совсем было собрался завалить его всем этим хламом, как вдруг мне пришла в голову мысль: недурно было бы обыскать тело. Дело, конечно, грязное — но с другой стороны, я же его не ограбил, а на теле вполне может найтись кто-то, способное пролить свет на личность убитого.
Я перевернул труп на спину. Молодой человека, лет двадцати, не более; лицо породистое, узкое искажено предсмертным ужасом, из-под плаща выглядывает тёмно-синий стоячий воротник со знакомой серебряной эмблемой в виде парусного кораблика. Обуреваемый скверными предчувствиями, я расстегнул удерживающую полы пряжку — так и есть, мундир Морского лицея. Впрочем, чему тут удивляться — Дзирта упоминала, что несколько её друзей-гардемаринов тоже замешаны в заговоре. В любом случае, ничего хорошего это мне не обещает. Убить гардемарина, даже и защищая собственную жизнь самообороне — далеко не то же самое, что прирезать в переулке грабителя, и разбираться с этим будут всерьёз. Да и факт самообороны ещё надо доказать — а как это сделать без свидетелей? Заговорщики наверняка имеют связи и в зурбаганской полиции, и если я туда попаду — наверняка до меня доберутся. А значит — чёрт с ним, с содержимым карманов, ноги надо уносить, и как можно скорее!
Верно всё же говорят: первое побуждение самое верное. Но вместо того, чтобы последовать ему, я решил наскоро обшарить мертвеца и, видимо, сделал это недостаточно осторожно — из раны струёй выплеснулась на меня чёрная венозная кровь. Я отшатнулся, меня вывернуло прямо на мертвеца. В глазах поплыли кровавые и черные круги, я понял, что ещё чуть-чуть — и банально свалюсь в обморок.
Но — не бросать же начатое? Дрожащими пальцами я закончил обыск — карманы оказались пусты. Тогда я подобрал стилет — элегантную серебряную рукоять украшала чеканная надпись, неразличимая в полумраке подворотни. Быть может, имя владельца? Я поискал глазами трость, из которого был извлечён клинок — и обнаружил его в нескольких шагах от тела.
Я встал, огляделся — никого. Осторожно выглянул из подворотни — переулок пока пуст, но из-за ближайшего угла уже доносится шум просыпающегося города. Серенький рассвет уже рассеял утренний сумрак, и первый же заглянувший сюда прохожий обнаружит меня — над остывающим трупом, залитого кровью, заляпанного блевотиной. Бежать, бежать, сию же секунду…
Но — как показаться в таком виде на улицах? Я огляделся по сторонам — и обнаружил под сливным жёлобом бочонок. На моё счастье недавно в Зурбагане пошёл дождь, и бочонок был наполовину полон. Я торопливо, через голову, стащил куртку и сорочку — оба предмета одежды были располосованы на боку и пропитаны кровью. Я ощупал место, куда пришёлся удра, и зашипел от боли. На рёбрах обнаружилась длинная, но по счастью, неглубокая рана, клинок только рассёк кожу, вызвав кровотечение. Можно, прикинул я, перевязать рану — скажем, оторванной от сорочки полосой ткани — но некогда, некогда! Вот доберусь до «Квадранта», и займусь этой царапиной, а пока — надо делать ноги, господин ученик Лоцмана!
Сорочку я скомкал и швырнул на труп и несколько минут отмывал с куртки следы рвоты и крови — моей и убитого мной гардемарина. Результат оказался не слишком убедительным — далеко я в таком виде не уйду, а ведь придётся ещё и пересекать Улицу Полнолуния, где в этот час уже полно народа. До первого полицейского, к гадалке не ходи!.. Я отшвырнул куртку — при этом из кармана выпало что-то округлое, блестящее, и с металлическим дребезгом покатилось по булыжникам — фляжка, прощальный подарок Тави! Я сунул её в карман, подобрал трость, защёлкнул в неё стилет. Улика, конечно, но придётся прихватить его с собой — иных способов выяснить, кого же я всё-таки убил, нет. Я привалил труп ящиками, спрятал куртку вместе с рубашкой под бочонок — и, запахнувшись в снятый с мертвеца плащ, торопливо покинул место преступления.
Надпись прочесть не удалось. Язык, на котором она была сделана, оказался мне незнаком — ни одной знакомой буквы, какие-то крючки, напоминающие то ли арабский, то ли иврит. Может, Валуэр сумеет разобрать? Увы, ни он, ни Врунгель с Валдисом ещё не вернулись на — видимо, экскурсия по злачным местам Зурбагана затянулась, и я примерно догадывался, где следует их искать.
Время, однако, поджимало. Валуэр собирался оставить Зурбаган в полдень, минута в минуту (он, как и прочие его коллеги, был уверен, что подобный выбор времени облегчает прохождение Фарватеров) а рында на полуюте уже отбила два удара подряд, что соответствует пяти утра по «сухопутному» счёту. Нужно было срочно принимать меры, и я их принял: отправил боцмана «Квадранта» в «Белый дельфин» (а куда ещё, скажите на милость?), велев прихватить с собой парочку матросов покрепче. Могут пригодиться, объяснил я — если не выручать загулявшую троицу из какой-нибудь потасовки, то уж наверняка — волочь на себе до самой пристани. Боцман понимающе ухмыльнулся, гаркнул «бусделано, господин!» и выкатился из каюты. Я поднялся за ним следом; не прошло и трёх минут, как шлюпка отвалила от борта и резво побежала к пирсу.
