Сабран, улыбнувшись его волнению, поцеловала супруга в щеку. Лиума принесла дитя.

– Глориан, – сказала Сабран. – Ее зовут Глориан.

Пока Бардольт дивился дочери, Сабран оделась для торжества. Когда она с супругом и черноволосой дочуркой на руках вышла на королевский балкон Аскалонского замка, сотни тысяч людей встретили ее приветственным гулом.

Глориан!

Одна принцесса для Запада. Другая затерялась на Востоке. Третья девочка родилась на Юге, между теми двумя.

Этому ребенку не суждена была корона. Ее появление на свет не залечило ран королевства, ее не ждал законный трон. Она родилась в глубине Лазийской пущи, вдали от глаз, потому что эта девочка, как и место ее рождения, была тайной.

Множество сестер дожидались ее первого крика, другие в освещенной очагом комнате подбадривали роженицу. Эсбар дю Апая ак-Нара, тяжело дыша, терпела последние схватки.

Первые застали ее накануне за купанием в реке, до срока оставалось две недели. Теперь уже недалек был восход, и она, сидя на родильных кирпичах, желала виновнику своих мук, Имсурину, медленной смерти, хотя сама пригласила его на ложе.

– Еще немного, Эсбар, – сказала ей снизу Денаг. – Ну же, сестра, еще разок.

Эсбар протянула руки двум женщинам, сидевшим по сторонам. Справа тихо и утешительно повторяла молитвы ее родительница, с другой стороны двумя руками поддерживала за плечи Тунува Мелим.

– Храбрись, любимая, – шептала Тунува. – Мы с тобой.

Эсбар слабыми губами коснулась ее виска. Она говорила те же слова, когда год назад рожала Тунува.

Встретив ее взгляд, та улыбнулась, хотя губы ее дрожали. Эсбар хотела ответить, но от новой резкой схватки перехватило голос.

«Пусть эта будет последняя, – думала она сквозь туман боли. – Пусть уже все кончится».

Собрав остатки отваги, она устремила взгляд на изваяние Гедали, желая себе силы божества.

Она налегла бедрами на кирпичи, словно хотела оседлать целый мир. От криков саднило горло. Чрево всколыхнулось – дитя выскользнуло на волю, прямо в подставленные ладони Денаг, а Эсбар обмякла, словно с младенцем вытолкнула из себя все кости.

Денаг перевернула ребенка, прочистила крошечный носик. В тишине, когда все затаили дыхание, дрожью отдался тоненький вопль.

– Мать с нами, – под общее ликование объявила настоятельница. – Эсбар принесла ей воительницу.

Апая выдохнула так, словно часами держала воздух в груди:

– Молодец, Эсбар!

Эсбар сумела только облегченно рассмеяться. Тунува держала ее, не давая соскользнуть с кирпичей.

– Ты справилась, – засмеялась вместе с подругой она. – Эс, ты справилась. Благодарение Матери!

Эсбар, дрожа, прижалась лбом к ее лбу. Их лица заливал пот.

Комнату наполнили тихие голоса. Эсбар перелегла на кушетку, и Денаг положила новорожденную ей на грудь – еще в родильном воске, мягкую, как лепесток. Девочка корчилась, разлепляя глазки.

– Привет, силачка. – Эсбар погладила ее по головке. – Как ты спешила увидеть мир!

Вскоре придут послеродовые боли. Пока же были молитвы, улыбки, добрые пожелания и любовь – больше, чем может вместить сердце. Эсбар поднесла дитя к груди. Теперь ей хотелось только замереть, упиваясь жизнью, совсем недавно покинувшей дом ее лона.

Апая поднесла тазик с кипяченой водой и холодными настоями.

– Присмотри за Тунувой, – тихо, чтобы не слышали суетящиеся рядом сестры, попросила ее Эсбар. – Обещай, что присмотришь, Апая.

– Глаз не сведу. – Апая вытянула из чехла нож. – Отдыхай пока, Эсбар. Набирайся сил.

Эсбар только рада была повиноваться. Ее родительница перерезала пуповину, и девочка наконец перешла из лона в мир.

Когда пришли боли, Апая перевела ее и затихшее на ее груди дитя в солнечную комнату. Там они оставались до прихода Имсурина.

– Я говорила, что мы хорошая пара, – напомнила Эсбар. – Готов ли ты на время лишиться сна?

– Более чем готов. – Он коснулся ее лба чистым поцелуем. – Ты почтила Мать за нас обоих, Эсбар. За твой дар ей я перед тобой в неоплатном долгу.

– Не сомневайся, я придумаю, чем тебе расплатиться. А сейчас просто стереги ее и забавляй, пока я сплю.

И она уснула. Едва Имсурин поднял на руки их новорожденную дочь, Эсбар впала в блаженное забытье, и Апая была рядом, чтобы о ней позаботиться.

Настоятельница в сопровождении Тунувы и Денаг явилась только к полудню. Когда они вошли, Эсбар пробудилась в теплом луче. Апая помогла ей сесть, держа у груди ребенка.

– Возлюбленная дочь, – заговорила настоятельница, коснувшись ее макушки, – в сей день ты принесла дар Матери. Ты привела ей воительницу, оборону против Безымянного. Будучи потомком Саяти дю Верду ак-Нары, ты можешь благословить ее двумя именами по обычаю Северного Эрсира – одним для нее, другим, чтобы вести ее за собой.

Дочь, тычась носиком ей в грудь, снова вынюхивала молоко. Эсбар поцеловала ее в головку.

– Настоятельница. – сказала она, – я нарекаю дитя Сию дю Тунува ак-Нара и вверяю ее отныне и навек Матери.

Тунува замерла. Настоятельница серьезно кивнула.

– Сию дю Тунува ак-Нара – проговорила она, помазав детскую головку соком дерева. – Добро пожаловать в обитель, маленькая сестра.

Первое – проснуться в темноте. Годы ушли на то, чтобы стать петухом самой себе, зато теперь она была орудием богов. Ее будил не свет, а собственная воля.

Второе – окунуться в ледяной пруд. Укрепившись, она возвращалась к себе и заворачивалась в шесть слоев одежды, каждый из которых был рассчитан на сильный холод. Она завязывала волосы на затылке и закрепляла воском каждую прядь, чтобы не разметались на ветру. В горах такое может убить.

В первый раз после купания она простыла – много часов дрожала у себя в комнате, из носу текло, щеки раскраснелись. Тогда она была ребенком, слишком хрупким для сурового служения.

Теперь Думаи переносила холод так же, как переносила высоту, на которой располагался храм. Горная болезнь ее не касалась, потому что она родилась на высотах, где даже птицы редко гнездились. Канифа пошутил однажды, что спустись она в город, падет бездыханной, как падают забирающиеся на эти высоты паломники-восходители.

«Земная болезнь, – согласилась тогда ее мать. – Лучше оставайся здесь, мой воздушный змей. Здесь твое место».

Третье – записать запомнившиеся сны. Четвертое – поесть, еда дает силу. Пятое – влезть в оставленные на крыльце сапоги и спуститься в окутанный ночью двор, где мать уже готова возглавить шествие.

Дальше – поджечь факелы, ароматную кору с вылежавшихся на морском дне стволов. Их дым был чист, как туман, и пахли они, как мир после грозы.

В сумраке, уже совсем проснувшись, перейти мост через провал между средним и третьим пиками. Затем долго подниматься по круче под древние песнопения.

А теперь – к святилищу на вершине. Там, в первом свете зари, – сам обряд. Звон колоколов перед ликом Квирики, танец вокруг его железной статуи – призыв к богам: вернитесь! Так звала когда-то Снежная дева. Голоса дружно взмывали в небо, песня привета золотом звенела в горле и на языке.

Так начинался ее день.

Под ясным небом снег слепил глаза. Думаи с Ипьеды щурилась, пробираясь вдоль горячего ручья, и надолго припадала к фляге. Другие певцы богов остались далеко позади.

Она ополоснулась, прежде чем скользнуть в парящий пруд. Закрыв глаза, погрузилась до подбородка, наслаждаясь теплом и тишиной.

Подъем даже ей давался тяжело. Восходители редко добирались до вершины Ипьеды, а ведь они за право на попытку платили деньги. Одних останавливала и вынуждала признать поражение головная боль или слепота, у других не выдерживало сердце. Мало кто мог подолгу дышать разреженным воздухом.