– Все в порядке? – обеспокоенно проговорил он.

Я осмотрелась. Глаза всех послушниц были обращены к нам, я взмолилась Всеотцу, чтобы он нашел им занятие поинтереснее, чем пялиться.

Я быстро кивнула и поспешила выйти в коридор, чтобы успеть прогуляться по двору до молитвы. Колено ныло, но я упорно игнорировала боль, просто шла, почти бежала на свежий воздух, даже не подумав, что на улице уже глубокая осень и без верхней одежды мне будет холодно.

Солнечный свет, играющий на каменных плитах, на мгновение успокоил мои измотанные нервы. Однако короткая передышка была недолгой, так как быстрые шаги отца Доминика эхом отдавались у меня за спиной.

Я обернулась и встретилась с его пронзительным взглядом, который скользил по моему, наверняка, встревоженному лицу.

– Сестра Агата? Ты так быстро ушла. Мне передали о том, что ты получила пощечину от сестры Долорес, – мягкий баритон разливался по ветру, и шелест ветра в остатках листвы кленов сглаживал и без того ровную речь, делая слова нежнее шелка, а голос слаще спелых персиков.

– Все в порядке, – кивнула я.

– Остался след, – проговорил он и погладил меня по щеке.

Мой мир взорвался в этот момент сотнями бабочек. Нет, наверное, это случилось раньше.

Это произошло, когда отец Доминик впервые вошел в молельный зал.

Пылающая плоть и сладкая боль запечатленная на припухших от поцелуев губах. Я чувствую, как слезятся глаза, а сама – горячее самого ада и глубин преисподней. До боли в мышцах широко улыбаясь, подползаю, сдирая колени в кровь о шершавый деревянный пол церкви.

– Поцелуй меня, ну же, – хриплый от возбуждения мужской голос растягивает слоги.

Поцелую, ведь не могу отказать такой сладкой просьбе, полностью соответствующей моим собственным желаниям.

И я, смеясь, подползаю еще ближе, не обращая внимания на щепки впившиеся в колени, пока он притягивает меня так жадно и властно, прижимает так тесно и страстно, что я хочу утонуть в его теле, напряженном как грозовое облако.

Я вскакиваю на постели, тяжело дыша. Мое сердце отбивает бешеный ритм, на губах привкус крови и тело горит, наверное, адовым пламенем.

Грешница. Только им снятся такие греховные сладострастные сны, ключевой фигурой которых является святой отец.

      Падаю на подушки, откидывая влажные волосы со лба. Стоит на мгновение закрыть глаза, как в мыслях снова всплывает лицо отца Доминика, улыбающегося совсем нескромной улыбкой. Застонав от безысходности, зарываю голову в прохладные подушки.

Рассвет еще не вступил в свои законные права на небосводе. Я оделась и вышла из комнаты, чтобы привести себя в чувство, хотя бы попытаться.

      Уже почти осенний ветер моментально начал дуть со стороны Севера, сдувать пыль и остатки опавших прошлогодних листьев с дорожки по которой я шла к старому кресту, появившемуся здесь с самого основания монастыря.

Сегодня скорее всего мать Настоятельница соберет нас на уборку территории. Я помню, как нравилось мне прыгать в собранную кучу листьев или прятаться в них, дожидаясь пока кто-то пройдет мимо, чтобы выскочить и напугать. Потом за это мне, конечно, прилетало, но удовольствие от шалости перекрывало последующие наказания.

Делаю еще один шаг вперед, прошло несколько дней, колено почти не болело, удавалось ходить и не морщиться с каждым шагом.

Колючий холодок пробежал по линии позвоночника, перед глазами все внезапно поплыло, изображение размывалось, и я едва удержала равновесие. Падая, я почувствовала прикосновение тяжелой руки на моем локте, помогающее не свалиться. Сжала губы в тонкую линию и не оборачиваясь, выровнялась. А когда обернулась, рядом со мной никого не оказалось.

Не могло же мне померещиться? В существование духов и прочей нечисти я совсем не верю, да и земля здесь святая, откуда взяться необъяснимому?

В рассветных сумерках мелькали тени от которых становилось неуютно, я чувствовала на себе чужое внимание, как будто за мной следили сотни пар глаз, хотя вокруг не было никого. Я начала жалеть о том, что вообще вышла на улицу.

Опустилась на колени, сложила ладони лодочкой, прислонилась к ним лбом и тихо-тихо, едва слышно произнесла молитву.

– Всеотец, спаси меня от плотского греха. Войди в моё сердце, о Единый! – слова уносил усилившийся ветер, и мне показалось, что кто-то закричал, надрывно, захлебываясь.

Осмотревшись, не заметила никого и ничего, только ветер все усиливался и мелкие капли уже падали на мою кожу, обжигая ее холодом. Я поежилась и встала с колен, больше не чувствуя своей спиной прожигающих несуществующих взглядов.

Этим вечером, когда сестры готовились ко сну после молитвы, я оказалась одна в поисках утешения от внутреннего смятения.

Слишком поздно я заметила его – отца Доминика, сидящего в тени, его лицо освещал лишь слабый свет свечей. На мгновение наши взгляды встретились, и я почувствовала, как тяжесть моего запретного влечения опасно повисла в воздухе.

По мере того, как сгущалась ночь и свечи мерцали в тишине, мне становилось всё более неловко, но я всё равно не решалась начать разговор. Не говоря ни слова, отец Доминик поднялся со скамьи и подошел ко мне, сокращая расстояние между нами широкими шагами.

Воздух ещё больше сгустился от напряжения, когда он остановился рядом со мной, и его теплое дыхание коснулось моего уха.

– Агата, – прошептал он низким и хрипловатым голосом, от которого у меня по спине побежали мурашки.

С колотящимся в груди сердцем я вглядывалась в блеск его священного знака на длинной цепи. Пыталась смотреть куда угодно только не в его глаза. Было ли это своего рода искушением от самого дьявола?

Пока я колебалась, отец Доминик нежно положил руку на моё плечо, как бы случацйно проведя пальцами по изгибу шеи.

От этого прикосновения по моим венам пробежал электрический разряд, от которого перехватило дыхание, и я на мгновение захотела большего. Медленно, мучительно медленно он повернул меня к себе, его глаза горели таким огнем, что я задрожала.

Поцелует? Неужели?

Какая-то часть меня задавалась вопросом, почему я вот так просто поддаюсь греху.

Когда глаза отца Доминика опять встретились с моими, я почувствовала, что меня затягивает в глубины их мрачной тайны.

Готова поспорить, что видела, как в нем горит страсть, огонь, который, казалось, поглощал каждый дюйм его существа.

Это ощущалось так, словно мы были двумя разгорающимися языками пламени, притянутыми друг к другу какой-то невидимой силой, готовыми вот-вот слиться в бушующий ад.