Его рука все еще лежала на моём плече, и по мере того, как он притягивал меня ближе, давление усиливалось. Сопротивление ослабло, мои чувства были переполнены первобытным желанием, разлившимся по венам.

Не отрывая взгляда, он протянул руку и убрал прядь волос мне за ухо, проведя пальцами по подбородку. Это ощущение вызвало цепную реакцию мурашек, пробежавших по спине, и у меня перехватило дыхание. Казалось, само время замедлило свой бег, оставив только нас двоих в вечной паузе.

– Агата, постарайся не ходить по монастырю после отбоя.

И он отошел. Моя щека всё ещё хранила тепло его ладони.

Я бесцельно слонялась по монастырю, пока не наткнулась на сестру Долорес вместе с Настоятельницей, они замолкли, увидев меня, как будто секунду назад их оживленный разговор касался меня.

Мать Настоятельница поманила меня к себе и я осторожно подошла, чувствуя скрытую угрозу, витавшую в воздухе. От Настоятельницы пахло травяным наполнением мешочков-осушителей, которые обычно кладут в бельевые шкафы, чтобы избавиться от влаги и моли.

– Молилась ли ты сегодня?

– Молилась, мать Настоятельница. Я как раз возвр…

Она прервала меня, подняв ладонь.

– Тебе пора на исповедь, святой отец уже ждет.

Я задрожала. Не столько от осознания того, что возможно удары плети снова будут рассекать мою кожу, сколько от того, что я опять останусь наедине с ним.

* * *

Отец Доминик встретил меня возле двери в исповедальню, медленно отпер дверь старым ржавым ключом и пропустил меня первой. Протиснувшись мимо него я вдохнула аромат благовоний, сандала и чего-то еще. Запах был совсем не таким, как в келье отца Иоанна. Вспомнив о нем, я вздрогнула и подавила приступ тошноты.

Молча, он указал на деревянный стул возле помоста. Дождался, когда я опущусь в него и только потом сел напротив.

– Мать Настоятельница передала мне одну тревожную просьбу, – он сложил ладони и уронил в них лицо. – Но выполнить её я не могу, – он выдохнул и посмотрел на меня с легким изучающим прищуром.

– Вы говорите о… – я задохнулась, не договорив.

– О плети, да.

Мне хотелось расплакаться. И я бы сделала это, если бы не ненавидела себя за каждую слезу.

Я боялась смотреть в его глаза, несмело поднимая голову, но когда решилась, не отрывала взгляда ни на миг, глядела, возможно, как на союзника, раз он решил не применять очищение души бичем. Решил ведь, да?

Он же смотрел на меня спокойно и несколько восхищенно, рассматривая меня как-то тепло. Когда вздыхал он, я забывала делать вдох.

– Пойдем, не здесь, – как-то слишком громко проговорил он и я вздрогнула.

Жестом поманил меня за собой и мы прошли уже известной дорогой до его комнаты, все так же молча.

Указал мне на кресло. Стоило мне посмотреть на мягкую обивку, как воспоминания взорвались, я почти чувствовала его прикосновение на своей коже.

Тряхнув головой я села, подобрав колени к груди. Он сел за стол.

Тишина раскалывала голову, обилием мыслей, крутящихся буйным вихрем.

Спустя несколько мучительных тягучих минут, я встала, повернулась к нему спиной. Когда я нащупала пуговицу воротника, совсем рядом с затылком, на мои пальцы легли его ладони. Я опустила руки и немного развернулась.

– Нет, не нужно, – хрипло проговорил он, застегивая обратно, мною расстегнутую пуговку.

– Но мать Настоятельница…

– Тебе не нужна плеть, чтобы избавиться от грехов.

Против воли я всхлипнула и шрамы на спине отозвались фантомной болью. Отец Доминик провел рукой между моих лопаток, как будто точно знал где находится каждый шрам, и я вздрогнула от внезапного забега мурашек по телу.

– Я не стану причинять тебе боль, даже если придется расплатиться за это, Агата.

От того, как он произнес мое имя, ноги подкосились, но рука святого отца подхватила меня за локоть, помогая встать на ноги.

– Если мать Настоятельница спросит, ответь, что исповедь прошла, как обычно. Я буду молиться за нас двоих. Совет узнает о том, что происходит. Мне нужно сообщить им как можно скорее.

Я испуганно посмотрела на него и замотала головой.

– Тише, – он погладил меня по плечу. – Никто не станет винить тебя в этом, – вкрадчивый шепот и мягкие прикосновения навевали спокойствие.

– Выпьем чай, а после отправишься в постель, – не спрашивал, а сразу принялся насыпать чай в кружки.

Повисло молчание в наэлектризованном воздухе. Даже дышать стало тяжелее, он будто стал гуще и с трудом преодолевал дыхательные пути.

Отец Доминик молча, как неживой, допил, отставил кружку в сторону, но сделал это чуть громче, чем ранее, когда вставал за чайником, чтобы подлить воды.

Звук остановил эту тишину, она разрывала мои мысли на части и разбивала их вдребезги. А он, так же молча, встал из кресла. Открыл ящик, достал плеть, жестом показал молчать.

Соорудил из подушек гору и замахнулся над ними плетью, раздался свист рассекающего воздух бича и громкий хлопок о ткань подушки, почему-то так похожий на удар о живую плоть. Я вздрогнула и затряслась.

Воспоминания подступили твердым комком к горлу, который невозможно было сглотнуть.

Обернувшись, прежде чем занести плеть снова, кивком указал на дверь.

Надо же… в святых стенах подслушивают.

Когда хлыст в очередной раз опустился на подушку, я вздрогнула и спрятала лицо в коленях.

– Да простит Всеотец твои грехи, сим скрепляю очищение, сестра Агата, – произнес он, утирая пот со лба, когда плеть двадцать первый раз ударила по подушке.

Я протянула ему свою кружку с нетронутым, уже остывшим чаем, и он выпил его залпом, а когда закончил смешно вытянул изо рта чайный листочек.

Тяжело дыша он опустился в кресло и наклонился ко мне.

– Тебе нужно сделать вид, что исповедь закончилась именно так, как того хотела бы Настоятельница, – горячий шепот обжег мое ухо. – И вот еще деталь, – ладонью он взъерошил мои волосы, заключил меня в кольцо своих рук и потянулся к пуговице на моей спине, ловким движением расстегнул её, как будто делает это каждый день.

Когда он отстранился, я уже дрожала, не от холода, совсем не от него. Я стиснула бедра, кивнула, совсем не слыша того, что он говорит, поклонилась и слишком поспешно попыталась ретироваться.

Возле двери он меня нагнал и прошептал, как будто не на ухо, а сразу в душу: