Демон… Одно это слово страшит,
Будто полночная тень на погосте.
Демон… Хранитель разбитой души
С алою кровью и белою костью.
Райскою птицею я был рождён
Средь водопадов, извечно шумящих.
Пил я нектар, что цветочным дождём
Лился из треснувшей солнечной чаши.
Синих небес драгоценный берилл
Очи окрасил мне, будто в награду.
Я над землёй безмятежно парил
Между снопами лучащихся радуг.
И, одному из небесных детей,
Что может быть мне страшнее неволи?
Что может быть мне страшнее сетей —
Скованным стать человеческой болью?
Так был людьми я однажды пленён.
Я прозябал в тесной клетке столетья.
Слышал ли кто мой неистовый стон?
Вольный полёт оставался запретным.
Битый порой образец красоты
Стал экспонатом на ярмарках диких.
И не забыть мне их глаз пустоты,
Тысячи глаз в океане безликом.
Голод порой пресыщенье сменял —
Горло сухое царапало семя.
Превознося, проклинали меня.
Прочь улететь не настало ли время?!
Клетку разбив, их сердца из груди
Вырезал я своим клювом-кинжалом.
Падали оземь рабы и вожди,
В пыль обращая завета скрижали.
Вкус человеческой крови познав,
Перья омыв этим алым железом,
Взмыл к небесам я скучавшим стремглав.
Небо! О небо! Услышь мои песни!
Небо же песнь мою не узнаёт,
Небо плюёт в меня, бьёт меня градом.
Я пролетаю сквозь пепел и лёд —
Рай обернулся видением ада.
Я миновал одинокий утёс,
Лес, опалённый гневливым пожаром.
Облик мой – зеркало метаморфоз,
Зреть я могу теперь оком янтарным
Скал и пустынь безутешный ландшафт,
Лютых веков непроглядную темень.
Я – за пределами правд и неправд
В небе парящий стервятник. Я демон.
Демон… Одно это слово страшит,
Будто полночная тень на погосте.
Демон… Хранитель разбитой души
С алою кровью и белою костью.
То был последний из гастрольных дней.
С тревогой, что в груди моей, как жалом,
Касалась сердца когтем ярко-алым,
На сцену вышел с песней я своей.
И чтоб народу стало веселей,
Толпа чтоб песне этой подпевала,
Огня решив концертному дать залу,
Зажгли прожектор с надписью «Протей».
Софиты бьют в глаза невыносимо —
Моё лицо, что скрыто слоем грима,
Течёт, и льюсь я весь, бесформенный урод.
Клубится тело чёрным горьким дымом,
И скрылся разум, страхом одержимый.
Пронзив насквозь, затмив меня, вам свет поёт.
Стоим и смотрим вдаль мы неспроста:
С экскурсией в пустыню мы явились,
Себя мы бомбе отдаём на милость,
Желая знать, как вздрогнет пустота.
И вот открылись будто бы врата:
На купол мира вспышка навалилась,
Нырнула в землю, жгла до магмы гнилость.
И тени наши – словно пал титан.
Взорвалось, канув в омут, наше время.
Ослепшие, мы вдруг извергли семя.
И мчит волной единства миг, взметая пыль.
Вселенский свет, исчезнувшее племя
Влив в рифмы неоконченной поэмы,
Поёт, словам придав сонета лёгкий стиль.
Терзаем я ночными переулками,
Их мраком, шорохом безумным —
Как выразить, какими звуками
Мне окрылить свои раздумья?
Не ведая небесных замыслов,
Как выразить мне сплин эпохи?
Не лучше ль прослыть отказавшимся
От слов, от взгляда и от вдоха?
Как описать мой роман с безнадёгою,
Роман с человечьей безмерною скорбью?
Мой почерк – пустынь кривые дороги, и
Я – точка в письме, что написано кровью.
Как выразить, какими, к чёрту, ямбами
Рассказ о мытарствах моих сделать честным?
Не написать в ритме сердца расхлябанном
Ни бравурных гимнов, ни траурных песен.
Художникам с палитрой радужной
Проще с духовным (и с человечьим).
А словом мне, писаке, надо же
Пейзаж слагать, причём изящной речью.
И вот пишу словами броскими:
«Пропали в пьянстве безрассудном
У Александра Македонского
Куски скрижали изумрудной»;
«Утрачена в веках инструкция
По сборке Ноева ковчега»;
«И плод, Адамом что надкусан был,
Сидит в кишках голодным эго».
Чушь! Эти слова – для высокой поэзии,
Не для стихов моих сумасбродных.
В поисках смысла стою я над бездною,
И шаг роковой совершить мне угодно.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
