Ностальгия остается как проблемой, широко обсуждаемой в гуманитарных и социальных науках, так и крайне востребованным товаром на рынке популярной культуры — от видео-игр и аналоговых фотоаппаратов до множества жанров ностальгического кино и ретро-дискотек. Уже не считаясь болезнью, ностальгия продолжает быть крайне востребованным «видом туризма», став, однако, не только развлечением, но и способом критического исследования настоящего и его темпоральности — быть может, и попыткой ее изменения.

Александра Колесник, историк

Сейчас в исследовательском поле, в том числе в исследованиях ностальгии в музыке, на которых я специализируюсь, периодически возникает тема ностальгии по нулевым. Это относится не только к России, но и ко всему миру. Это очень эксплуатируемые и узнаваемые образы таких гламурных нулевых с отсылками к Кристине Агилере, Бритни Спирс, Мадонне, которые, по сути, ремиксуются у той же Леди Гаги в последнем альбоме. Хотя до этого у нее было много отсылок к более ранним эпохам: семидесятым и восьмидесятым. Попытки проблематизировать ностальгию по нулевым появляются, но отдельного сформировавшегося феномена я, если честно, не наблюдала (речь про исследовательское поле). О ностальгии по восьмидесятым и девяностым уже много пишут и говорят, а вот ностальгию по нулевым сейчас только-только начинают обсуждать.

Хорошо изучены периоды ностальгии по пятидесятым и шестидесятым — те годы были связаны с появлением рок-н-ролла и популярной культуры в более широком смысле. Пятидесятые и шестидесятые — предмет ностальгии как для американцев, так и для жителей СССР, родившихся в это время или позже. Поэтому о ней можно говорить как о глобальной ностальгии — но с оговоркой, что ностальгия эта была очень разная, неоднородная. Нужно иметь в виду, в каких региональных, национальных и географических контекстах страны это изучается.

Очень спорный вопрос, насколько ностальгия по нулевым в принципе возможна в глобальном масштабе. Говорить о ней сейчас, как минимум, рано — надо смотреть, как этот феномен будет развиваться. Как правило, в таких исследованиях обычно проблематизируется период, а дальше смотрят, как разные поколения его воспринимают — для этого нужно время. Но в определенных национальных контекстах, как мне кажется, интерес к нулевым формируется.

Важно иметь в виду, что очень многие тенденции, которые были в России до 24 февраля, либо схлопнулись, либо сильно притормозились. По понятным причинам: отъезд людей, цензура и так далее. Если мы берем период до 24 февраля, то мне кажется, что определенный интерес к нулевым был. Здесь важно понять, насколько в российской массовой культуре нулевые отделяются от девяностых. Если мы смотрим на популярную музыку, видеоклипы и концертные декорации, то нулевые, скорее, представляются логичным продолжением девяностых. Насколько они отделимы — это большой вопрос.

Юлиан Баландин, преподаватель НИУ ВШЭ, политический аналитик

На мой взгляд, сейчас есть ностальгия даже не по нулевым, а по условному 2019 году. То есть ностальгия по временам, когда не было военных конфликтов, по более широким возможностям политического участия, по более высокому уровню интегрированности России в глобальный мир. Я думаю, что потрясение 2022 года может привести к тому, что восприятие нулевых как уникального периода российской истории поменяется. Возможно, что с каждым годом будет расти ностальгия уже, как ни странно, по поздним десятым. Особенно в Москве, которая в тот период стала все больше походить на благополучные европейские города (хотя по Москве нельзя замерять общероссийский настрой).

Я бы сказал, что до 2022 именно нулевые имели образ более или менее идеальной, замечательной, благополучной России. Но сейчас будет все больше и больше попыток вспоминать не столь давние времена — и образ благополучных нулевых как некий конструкт может распасться. Все будут вспоминать двухтысячные в более широком масштабе — с 2000 по 2022 год.

Ольга Малинова, политолог

Логично предполагать возникновение ностальгического отношения к нулевым. Почему? Потому что период «долгих нулевых» совершенно точно заканчивается 24 февраля 2022 года.

Я делала исследование медийного дискурса на предмет того, как трансформировалась память о девяностых после 24 февраля. В этом исследовании у меня оказалось больше представителей нелиберальных групп, потому что либеральный дискурс оказался вне публичного поля, а я делала исследование именно на легальном материале. Оказалось, что для людей с разными политическими установками — для тех, кто приветствует специальную военную операцию, и для тех, кто относится к ней критически, осторожно или печалится по ее поводу — для них всех начало СВО воспринимается как конец прошлой эпохи и начало новой турбулентности. Это было очень хорошо видно в первый месяц после начала СВО (а потом это изменилось). У людей было ощущение, что стабильность закончена, что мы снова оказались в турбулентной ситуации, в которой, как ни странно, опыт девяностых может быть актуален. Эти сюжеты были характерны именно для первых месяцев, когда еще не было понятно, насколько устойчива будет экономика и какого рода коллапс нас ждет. Оказалось, что совсем в девяностые мы не скатились — но ощущение того, что определенная эпоха закончилось, все равно есть. Очень характерно, что Путин в своих выступлениях стал реже обращаться к теме девяностых.

Могут ли сейчас возникнуть ностальгические чувства по периоду нулевых? Для этого есть предпосылки. Определенный период действительно закончился, и люди начинают на него оглядываться. Вообще, людям несвойственно думать: «Черт возьми, мне сегодня лучше, чем вчера». Людям больше свойственно понимать: «Ох, хорошо-то уже было. А я, оказывается, не заметила!»

Будет ли это ностальгическое чувство массовым? Я не знаю, я не готова этого утверждать. Как говорит теория социальной памяти, наши персональные воспоминания опираются на смысловые конструкции, которые мы дискурсивно осваиваем, то есть разделяем с другими людьми. Здесь очень многое зависит от процесса, который сейчас идет и непонятно, чем закончится. Мы не знаем, когда и каким образом закончится этап, который начался 24 февраля 2022 года. Мне кажется, что ностальгия как общественный феномен сейчас уже начинает формироваться. Но полноценно она сформируется только тогда, когда у нас появится некоторая определенность относительно вот этой фазы (периода с 24 февраля 2022 года — прим. составителей). Без этой определенности, без понимания, как рассказывать эту историю, у нас останутся только личные ностальгические воспоминания, а с общественной конструкцией это будет сложно связать.

Александра Колесник, историк

Ностальгия по нулевым только начинает формироваться и, действительно, мы видим проявление этого интереса в разных культурных формах: в моде, в музыке, в кино и сериалах. Но большой вопрос, будет ли этот интерес таким же устойчивым, как интерес к советским или девяностым годам. Распад СССР практически сразу спровоцировал массовый и очень разный интерес к советскому времени, о чем писала антрополог Светлана Бойм. Переживания из-за распада, особенно на фоне второй избирательной кампании Ельцина (мягко говоря, не самой популярной) вызвали настоящую ностальгию по СССР. Особенно по семидесятым годам, которые по сравнению с девяностыми казались гораздо более стабильным временем. Сейчас все будет сильно зависеть от политической ситуации в стране — но вполне вероятно, что в ближайшее время более сытые и стабильные нулевые, особенно их середина, будут вызывать все большую ностальгию.

Насколько сильно ностальгия по нулевым будет отличаться, например, от ностальгии по девяностым? На мой взгляд, может очень сильно. Как именно она будет отличаться? Тут можно сослаться на разные исследования ностальгии по девяностым, которые стали появляться во время пандемии. Для исследователей это тоже очень-очень новое время. Ольга Юрьевна Малинова в своей свежей статье, посвященной репрезентации девяностых в современных российских музеях, отмечает, что сейчас девяностые несут интерес как время новых антропологических опытов. И зумеры, и более старшие поколения чувствуют этот интерес, когда приходят в Ельцин Центр или другие современные музеи и видят там магнитофоны, видеокассеты, старые камеры, фотоаппараты — все, что было экзотикой для позднесоветского человека. В случае с нулевыми предметом ностальгии скорее становятся элементы одежды, причесок, каких-то цветов или мелодией. Что еще может стать репрезентацией нулевых — это интересный вопрос. Но мне кажется, что в ближайшее время мы начнем замечать все больше разных проявлений. Особенно на контрасте с повседневной ситуацией, когда из привычных потребительских практик могут уйти, например, поездки за границу.