Конечно, в девяностые Россия была ближе к демократии, чем в двухтысячные годы. В девяностые были конкурентные губернаторские выборы, не существовало партии власти, у Кремля не было устойчивого парламентского большинства. И вообще, парламент был полноценной ветвью власти — полноценным противовесом исполнительной и президентской власти. В девяностые годы бизнес имел существенно большее влияние на политику. Медиаиндустрия была более фрагментарной, и во многом медиа можно было считать автономным актором политического процесса. В двухтысячные централизация власти негативно сказалась на линейном тренде на демократизацию. Но все-таки элементы демократического управления в России оставались. Например, в начале нулевых был высокий уровень автономии политических процессов в российских субъектах. Даже региональная партийная система изначально была очень фрагментарной и самостоятельной. С другой стороны, Россия все меньше стала походить на демократическое государство, стало проявляться все больше признаков централизованного управления. В двухтысячные этот тренд отчетливо себя проявил, а в полной мере он развернулся уже в десятые и двадцатые.

КАК ЗАКРУЧИВАЛИ ГАЙКИ

Юлиан Баландин, преподаватель НИУ ВШЭ, политический аналитик

Что происходило во внутренней политике России в нулевые годы? Классик отечественной политологии Владимир Гельман называет двухтысячные эпохой рецентрализации. Если в девяностые мы видели достаточно сильные центробежные процессы (когда даже законодательство регионов не всегда соответствовало законодательству на федеральном уровне) — то в двухтысячные годы федеральный центр стал аккумулировать экономические ресурсы, почувствовал уверенность и начал вести очень последовательную политику централизации власти.

Первым шагом стал президентский указ о создании федеральных округов в 2000 году, практически сразу после прихода Владимира Путина к власти. Более того, политологи заметили, что границы федеральных округов практически полностью повторяли границы округов военных. Этот шаг стал символом усиления контроля над региональной политикой. Не секрет, что федеральные округа были созданы в том числе для того, чтобы провести большую работу по унификации региональных законодательств — они должны были в большей степени соответствовать федеральным законам. Тогда же провели реформу формирования Совета Федерации. Если во второй половине девяностых Совет Федерации состоял из губернаторов и спикеров законодательных собраний, то в двухтысячные годы он стал формироваться из делегатов от исполнительной и законодательной власти регионов. Это привело к тому, что в Совете Федерации невероятно возросло количество людей, на самом деле никак не связанных с регионом делегирования. В общем, на уровне федерального законодательного процесса влияние регионов существенно упало, потому что Совет Федерации перестал быть площадкой для масштабного регионального лоббизма. Конечно, отмена губернаторских выборов в 2004 году — это очень значимая веха, поскольку они были действительно конкурентными. На первом сроке Путина лишь в 60% губернаторских кампаний побеждали кандидаты, которых поддерживал Кремль, в остальных случаях побеждали оппозиционеры. Отмена прямых выборов губернаторов существенно повысила контроль над региональными политическими процессами. С другой стороны, параллельно в регионах предпринимались усилия по созданию инфраструктуры гражданского контроля над государством.

Любая централизация сопровождается усилением института государства. Это касается не только взаимоотношений центра и регионов, но и взаимоотношений государства и бизнеса. Здесь можно вспомнить знаменитое дело ЮКОСа, которое стало символом существенного снижения возможностей бизнеса влиять на политику. Государство показало, что стремится жестче контролировать стратегические отрасли экономики, от которых зависят поступления в бюджет. Государство в двухтысячные годы в целом становится ключевым агентом изменений. Оно пытается замкнуть на себе ключевые рычаги влияния на все политические и экономические преобразования.

КАК УХУДШАЛИСЬ УСЛОВИЯ ДЛЯ БИЗНЕСА

Андрей Яковлев, ассоциированный исследователь Центра Дэвиса в Гарвардском университете

Есть большое обследование переходных экономик (России и еще 27 стран), которое называется «Business Environment and Enterprise Performance Survey» (BEEPS). Европейский банк реконструкции и развития проводит его среди руководителей предприятий раз в несколько лет. В этом обследовании есть набор вопросов, которые повторяются из раунда в раунд. Один из них касается оценки инвестиционной среды. Там около 20 параметров, по которым оценивается инвестиционная среда: регулирование рынка труда, налоговое регулирование, функционирование судебной системы, уровень коррупции и так далее. И вопрос формулируется примерно так: «Насколько сильно данный фактор создает проблемы для бизнеса в вашей стране?» В 2005 году примерно по половине параметров оценки в России были лучше, чем в среднем среди других переходных экономик. А в следующем раунде в 2009 году оценки в России были лучше средних лишь по двум параметрам, по всем остальным они были хуже. Это одна из иллюстраций ухудшения условий для ведения бизнеса во второй половине двухтысячных.

Еще есть обследование «Doing business», которое до недавнего времени проводил Всемирный банк. Там иная методология — берутся 10 процедур, которые необходимы для открытия бизнеса (получение разрешения на строительство, подключение к электричеству и так далее), и оцениваются издержки на их прохождение по деньгам, времени, числу процедур в каждой стране. Далее составляется общий рейтинг. Так вот, к 2011 году Россия в этом рейтинге оказалась на 120 месте. Это уже не опросные, а объективные данные.

ОШИБКИ В ВОСПРИЯТИИ НУЛЕВЫХ

Яна Лукина, журналист

В 2020 году прошло ровно десять лет с конца нулевых — то есть они уже могли вернуться в моду и снова войти в ротацию. И тут случилась пандемия, все начали сильно страдать. И логично, что возникает эскапизм: люди начинают вспоминать нулевые, романтизируют их, забывают про все плохое из той эпохи.

Я думаю, что нам всем свойственно немного ностальгировать по десятилетиям, в которых мы не жили, — но которые определяли то время, когда мы появились на свет. Мне кажется, что родившиеся в девяностых точно так же ностальгируют по восьмидесятым (или, по крайней мере, ностальгировали пару лет назад). Был этот бум, когда вышел сериал «Очень странные дела» и когда в принципе много чего снималось в эстетике восьмидесятых. И в моде этот тренд тоже себя показывал — например, большими плечами на платьях. Ты чувствуешь какую-то особую связь с десятилетием, в которое ты вообще не жил — но про которое тебе нравится думать как про что-то, что ты понимаешь и знаешь. Конечно, мы, миллениалы, сильно романтизируем восьмидесятые. Хотя понятно, что на самом деле восьмидесятые — это не только заигрывание с НЛО, которое было в кино. Восьмидесятые — это, знаете, еще и СПИД.

И то же самое с нулевыми: отношение зумеров к ним может неоднозначно восприниматься людьми постарше. Потому что для кого-то нулевые — это Бритни Спирс с пирсингом в пупке, а для кого-то — теракты в Москве и Беслане. То есть ты уже не можешь сказать, что нулевые были совсем беззаботным временем. Жестокое было время, на самом деле. Но если ты не жил в нем полноценно, то можешь довольно спокойно романтизировать. И я считаю, что это вполне себе адекватный подход. Наверное, это лучше, чем сидеть и страдать о том, как все было тяжело. Пусть нулевые будут такими романтизированными в представлении зумеров — это нормально.