Ингвар заморгал и попытался подняться, но тело стало каким-то деревянным, и он даже не смог повернуть головы. В его власти осталось только моргать и вращать глазами. Наверное, Ингвар вдохнул паралитический пар, но кто на Живой земле, мог его отравить? Он хотел задёргаться, закричать, забиться, как пойманная в банку бабочка, но не мог пошевелиться. Вот, наверно, что чувствуют люди с переломанным позвоночником: ты больше не хозяин в своём теле. Ноги есть, но они словно кандалы.

На его беззвучный вой и запах страха из тумана шагнул белый медведь с десятком глаз на ажурной, что тюль, шкуре. Ингвар зажмурился, надеясь притвориться мёртвым, и почувствовал, как чужое дыхание коснулось его щеки.

– О.. десь.. лашь…– раздался женский голос, от звука которого Ингвар тут же открыл глаза.

Перед ним стояла хмурая, растрёпанная Лиле. Она не кричала, не убегала и не боялась медведя, как будто вовсе его не видела. Ингвар тяжело задышал, но не смог сделать глубокий вдох – ему не позволило оцепеневшее тело. Тогда он задёргался всем нутром, пытаясь закричать, что ему нужна помощь, но изо рта не вырвалось ни звука.

Лиле ещё что-то произнесла, но он не понял ни слова. Девчонка, так и не дождавшись его ответа, что-то обиженно пробурчала и, перебравшись через дерево-мост, исчезла из поля зрения. Ингвар понял, что остался один. Она ушла. А он будет вечно сидеть здесь и наблюдать, как пухнет от голода его тело, а затем начинает гнить. Ему стало душно, в глазах заискрило, и сознание погасло.

Кто-то лизнул ухо Ингвара и принялся покусывать его за челюсть, будто решив поточить об неё зубы. Что-то мокрое протянулось по его шее, заставляя открыть глаза: медведь не спешил отрывать Ингвару голову и лишь забавлялся с новой смирной игрушкой, а вдали, над деревьями появилась фигура гигантского оленя.

– Мир грёз! Мать твою! Отпусти меня! – в мыслях потребовал Ингвар, наконец догадавшись, где он застрял.

Олень нарочито медленно встряхнул головой, словно напоминая, кто здесь главный. Морда его поплыла, и кожа истлела. Обнажился рогатый череп, а торс стал подобен человеческому. И вот уже не олень, а мужчина в оленьем черепе переступил через макушки деревьев. Он перешагивал лес, обрушивая ели, и приближался к Ингвару. Хрустели стволы, чернели глазницы черепа. Раздавит, растопчет, покарает наглеца. Здесь всё – его воля, а не человечка, посмевшего требовать и ставить условия. И не уйти человеку, не уклониться от его ног.

– Пожалуйста, отпусти меня, мир грёз.

Ингвар задышал всей грудью. Реальность перестала двоиться. Он закрутил головой по сторонам, не веря, что шея снова повинуется ему, и заметил Лиле. Она, вся перепачканная сажей и пахнущая гарью, точно ведьма, сбежавшая с костра, сидела на дереве-мосту и что-то яростно чиркала в блокноте. Ингвар вытер слюну с подбородка, видимо, тёкшую всё то время, пока одна его часть была в мире грёз, и открыл рот, чтобы объясниться, но все оправдания показались жалкими, и ничего не придумав, он отступил в чащу.

У дома творилась какая-то суета: пахло дымом, братья тащили к поленнице свежесрубленное дерево с подпалёнными ветвями, кто-то забрасывал землёй обугленную верёвку; но Ингвару некогда было выяснять подробности очередного сектантского ритуала, и он двинулся вокруг дома к поленнице, где и нашёл Ихтара, коловшего свежие брёвна в обществе Матери.

– Отлично! – обрадовался ему Ихтар и протянул колун. – На-ка, теперь ты дрова поруби. – И с важным видом обратился к Елене, продолжая прерванный разговор. – Я думаю, нужно сходить всем вместе. Возможно, мир грёз будет радушнее отвечать на вопросы, если вы будете в нашем сопровождении…

– Надо поговорить, – вмешался Ингвар, замахиваясь колуном на полено.

– Обсудим позже, – неожиданно кивнула Елена.

Полено, стоявшие на чурбачке, разбилось надвое от удара клоуна, поленья разлетелись в стороны. Ихтар подобрал дровишки, забросив в общую поленницу, и уточнил:

– Что-то стряслось?

– Мир грёз дотянулся до меня даже здесь. Я не открывал просветов, не призывал эспиритов, моё тело осталось на Живой земле, а душа оказалась там.

Глаза Елены расширились, а Ихтар присел на свободный чурбачок и, закинув ногу на ногу, задумчиво побарабанил пальцами по подбородку:

– Душа… А с телом что было?

– Говорю же, осталось на Живой земле.

Ихтар, казалось, поверил Ингвару и, спрятав глаза за полами шляпы, примолк, размышляя.

– С тобой-то не случалось такого? – Ингвар, отложив колун, присел на корточки и заглянул Ихтару под шляпу, не желая терять зрительный контакт. – Это было как сонный паралич, знаешь? Когда видишь два мира сразу – реальный и из сна, а пошевелиться не можешь.

Ихтар наморщил острый нос и сочувственно улыбнулся:

– Я и так хожу туда каждый день, зачем ему меня трогать? Мир грёз зовёт тебя, а ты до сих пор противишься, не возвращаешься в него – вот и результат. Уже давно пора расслабиться и поддаться, так нет: ты всё ещё как мясо, застрявшее в зубах, ни туда ни сюда.

Ингвар оскалился:

– Думаешь, это повторится? И что ему от нас надо?

Лисьи глаза Ихтара снисходительно сощурились:

– Пойди в мир грёз и сам спроси.

Ингвар брезгливо покачал головой.

– Но действительно, как он может забрать душу отсюда, из другого мира? Его власть настолько безгранична? – вмешалась Елена.

– Мы теперь принадлежим ему, так что… Ах! Послушайте! – Ихтар неожиданно вскочил с места, растеряв всю надутую чопорность. – А что, если мир грёз не случайно так назван? Вдруг это действительно мир сна? И души всех, кто есть на Живой земле, спят в нём в обличии духов-эспиритов, а здесь остались только их оцепеневшие тела? Я ведь встречал там очень разные виды духов: деревьев, ветров, камней, птиц.

– Хочешь сказать, на Живой земле души есть у всего, и сейчас все они находятся в мир грёз? – произнесла Елена, а Ихтар согласно кивнул. –  Предположим, ты прав, и как в таком случае нам разбудить целый спящий мир? Как вернуть эспиритов в их тела?

Ихтар вдохновлено схватился за шляпу, заставляя её звенеть:

– Помнишь, как звучало предсказание Древнего духа: достойные будут инициированы, и перейдут в мир грёз, и выйдут на Живую землю. И Мать, что избрана, прольёт свет между мирами и станет мостом между ними. Ты станешь мостом и пробудишь Живую землю.

– Здорово, Ихтар, – как-то прохладно ответила Мать, – и что это значит?

Лиле. Живая земля

Лиле замечала, как интерес к миру грёз, на пару дней ожививший миротворцев, гас, словно свеча, накрытая стеклянной банкой. В их глазах снова поселилась тоска, а некоторые из братьев вовсе потухли: Трик-трак второй день не хотел подниматься с постели, не ел и не пил. Пришло время утренней молитвы: дверь захлопнулась за последним миротворцем, а он лежал, с головой закутавшись в покрывало. Не особо терзаясь из-за пропуска молитвы, Лиле подсела к поникшему брату и погладила его по плечу. Трик-трак не шевелился. Тогда она стащила с него одеяло и заглянула в лицо, но брат перевернулся на живот и уткнулся в свёрнутый рюкзак, служивший ему подушкой. Лиле прикусила губу: вчера Трик-трак так же лежал, но он хотя бы ответил ей, что раз солнце всё равно не взойдёт – нет смысла вставать, а сегодня – вообще ничего… Рядом с рюкзаком валялся розовый зонтик; на Тетре Трик-трак настолько боялся ливней, что не смог отправиться без него в другой мир. Однако на Живой земле зонт ему так и не пригодился, зато здешняя серость сжигала брата быстрее любого кислотного дождя.

Опасаясь, что Трик-трак умрёт от тоски, ещё вчера Лиле смастерила солнце из древесной коры в надежде взбодрить маленьким чудом брата, да и всех миротворцев. Вышло оно немного квадратным и совершенно не жёлтым, но Лиле это не смутило, и она заставила брата Сиву натянуть верёвки между деревьями и подвесить солнце над их поляной так, чтобы, дёргая за канаты, можно было передвигать его по «небу». Однако чтобы увидеть светило, висящее за окном, Трик-траку надо было подняться.