Все матросы-азиаты тотчас же были арестованы.

— Артиллеристов надобно хороших! — отвечал мичман, морщась, пока Паллас перевязывал ему раненую руку. — Вот же черти! Мажут свои кинжалы какой-то дрянью… Это ужас, как болит от него рана!

— Лезвие извивается как змея, оттого раны опасные, — пояснил ему Пётр Семёнович. — Да и яды они уважают!

— Испанцы предупреждали меня, что именно в этих водах пираты злобствуют особенно яро. До́лжно, какой-то местный раджа привечает их, — задумчиво произнёс Трубецкой, когда «Турухтан», наконец-то, подняв паруса, миновал опасные узости среди прибрежных островов. — Надобно здесь разобраться, да и подумать, как перебороть это зло… и держать всегда пушки наизготовку!

Глава 6*

Самую середину лета двор традиционно проводил в Петергофе. Я всегда любил это место: красота его носит воистину величественный характер. Дворец, построенный в стиле барокко, не отличается ни обширностью, ни красотой; но с балкона, на который выходит аудиенц-зал, открывается вид на аллеи садов, и сквозь сверкающие фонтаны, выбрасывающие свои струи выше самых высоких деревьев, виднеется море, покрытое многочисленными парусами кораблей, отправляющихся в Кронштадт или возвращающихся оттуда. В парке среди жаркого полдня можно взойти в любимую беседку Петра Великого, где у него имелась своя маленькая кухня и все хозяйственные принадлежности в голландском роде; здесь он, как в молодости, еще воображал себя «мастером Петром Саардамским». Против беседки — прямоугольный пруд; и теперь еще старые золотистые карпы, возможно, те самые, которых кормил сам Петр, (эти рыбины отличаются завидным долгожительством) подплывают на звук колокольчика за хлебом, который всяк им охотно бросает. Впрочем, самая ценная вещь тут — близость залива и фонтаны, разгоняющие одуряющую июльскую жару; и, разумеется, тут нет ни гнуса, ни комаров. Отличное место, чтобы провести тут июль, занимаясь российским флотом!

Недавно весь двор и императрица получили новую забаву: из далёкого Иркутска к нам приехал… живой японец! Оказалось, это капитан корабля, потерпевшего крушение у наших берегов. Вместо того чтобы вернуть беднягу восвояси, местные власти отправили его в Петербург, чтобы императрица самолично решила его судьбу. Таковы издержки сугубо российской централизации власти!

Одетый в европейское платье, бедный японец был представлен императрице. Упав на колени, он плакал и что-то бормотал на своём тарабарском наречии; нам перевели, что он хочет вернуться домой. Под конец своей взволнованной речи японец лизнул Екатерине руку; в стране самураев не знали, что такое поцелуй.

Екатерина казалась тронута; назвав беднягу «бедняжкой», тут же решила отправить его на родину. Однако же благоразумие взяло верх; ведь спасение японского капитана было прекрасным поводом установить дипломатические отношения с этой закрытой страной. Стали готовить посольство; и я, не утерпев, предложил отправить их всех морем, обещав полную безопасность в пути. А теперь вот сижу я и думаю — смогу ли я выполнить своё обещание? Чем глубже я погружаюсь в дела Адмиралтейств-коллегии, тем больше в этом сомневаюсь!

Получив в свои руки полное руководство морским ведомством, я вплотную занялся его тематикой. В здании Адмиралтейства мне был устроен большой кабинет с обширный приёмной и залами для собраний. Вникая в ход дел, я первым делом произвёл ревизию, показавшую, впрочем, что на бумаге дела ведомства были в порядке.

Для меня это не стало неожиданностью: основное воровство происходило иным путём, который невозможно было вскрыть простою проверкой счетов. Об этом мне очень многое рассказал Суворов, конечно, с примерами из армии, а не из флота, но суть-то была одна: воровали путём не выдачи матросом, гардемаринам, мастеровым, госпитальным командам того содержания и предметов, которые полагалась им отпускать, пользуясь невозможностью для «нижних чинов» подать жалобу в высокие сферы. Много воровали при постройке кораблей и их ремонте, отчего получалось, что числящиеся вполне боеготовыми суда при тревоге не могли выйти из гавани; воровали путем получения рационов на «мёртвые души», и сотнями других способов.

Мне предстояло создать такой механизм, который позволял бы выявлять все эти злоупотребления, как бы их не маскировали.

Прежде всего, на здании Адмиралтейства появился ящик для жалоб; любое письмо, даже анонимное, подвергалась проверке. Во-вторых, я решил завести секретную команду матросов-провокаторов. Несколько человек, переводимые с корабля на корабль, разнюхивали, как обстоят там дела. Выявив злоупотребления, подбивали команду подать общую жалобу, обещая устроить так, чтобы она попала лично мне в руки. Для работы со злоупотреблениями ввёл должность обер-прокурора по флоту, внезапные выездные проверки и денежные вознаграждения за выявленные и доказанные злоупотребления. Было и несколько показательных дел: вице-президент Адмиралтейств-коллегии Чернышёв за хищение имущества получил штраф в сто семьдесят тысяч рублей, для выплаты которого вынужден был сдать в казну ранее пожалованные имения.

Проблемы, конечно есть не только с постройкой но и с эксплуатацией. Некоторые командиры злоупотребляют своим положением и часто прикарманивают даже кормовые деньги. За счет матросского желудка офицеры строят себе дома и наживают капиталы. Матросы, словно крепостные, работают в домах и огородах у командиров. Нравы господ офицеров не отличаются деликатностью — вовсю пускаются в ход линьки, бывает и кулачная расправа. Очень плохие условия жизни и быта: затхлый, испорченный воздух в помещениях, вечно сырая одежда приводящие к высочайшей смертности. В Кронштадте, бывает, за одну зиму умирает от цинги четверть гарнизона! А Кронштадт — это, можно сказать, ввиду Петербурга; что же происходит далее?

Ладно, разберёмся со всем по порядку.

Для улучшения конструирования судов, как боевых, так и торговых, удалось пригласить нескольких французских специалистов, обеспокоенных происходящим на Родине. Однако переговорив с ними, я понял что даже во Франции, считающейся колыбелью научного кораблестроения, строение судов до сих пор сродни шаманизму; по сути корабелы действуют наугад, рисуя обводы корпуса по наитию и предшествующему опыту. Это меня совершенно не устраивало, и я приказал построить в Адмиралтействе «опытовый бассейн» — ёмкость длиною в 30 аршин, где паровой двигатель создавал постоянный поток воды. В нём можно было, сделав несколько моделей с разными обводами корпуса, и замерив у каждой сопротивление набегающему потоку, хотя бы проверить, какие обводы будет давать лучшую скорость.

Французы-инженеры сообщили, что сейчас для океанских судов повсеместно стала применяться ост-индская система, дающая большую прочность корпуса. По такой схеме уже строились шведские линкоры, захваченные нами под Выборгом, чью конструкцию мы, разумеется, тщательно изучили.

Ко всему прочему, мы добавили в набор корабля металлические растяжки и усиления. Как известно, обыкновенное железо лучше всего работает на растяжение; если сделать металлический тросик, и натянуть его в корпусе судна, прочно закрепив к бортам, геометрическая прочность его существенно повысится. То же самое касается и мачты; металлические растяжки заметно укрепляли их, хотя мне было понятно, что в перспективе придётся переходить на железную ферменную мачту и металлический же набор корпуса.

В те времена для боевых кораблей особенно опасен был «анфиладный» огонь, когда противник, зайдя с носа или кормы, безнаказанно расстреливает корабль вдоль корпуса. Тут мы с корабелами задумалися, не стоит ли установить в оконечностях прочные траверсы, способные выдерживать такой обстрел. Устройство такой «бронеперегородки» на носу было бы полезно ещё и тем, что позволило бы нашим кораблям смелее атаковать вражескую линию, так как это всё чаще практиковали англичане. Здесь я поставил задачу разработать конструкцию комбинированной брони из дерева и полосового железа, что дала бы наилучшую защиту.