– Какие-то проблемы? – спросил одноглазый, отставив свою тарелку в сторону. Мерзкая жижа стекала по его бороде, но это его явно не тревожило.

– Я не буду это есть, – тихо ответил я, забыв о всякой вежливости.

– Не понял?

– Я не буду это есть, – повторил я громче.

Теперь уже все остальные еретики отставили свои тарелки в стороны и с ненавистью смотрели на меня.

– Брезгуешь? – спросила толстуха.

– Не ем детей, представь себе, – рявкнул я. И по моей трясущейся нижней губе колдуны могли понять, насколько я был близок к яростному припадку.

Ситуация накалилась до предела.

И вдруг колдуны разом расхохотались. Даже длиннорукий подвывал им в такт, создавая нелепую, нечеловеческую какофонию звуков.

– Ну, нет, так нет, нам больше достанется, хи-хи-хи, – хихикал мерзкий карлик своим писклявым голоском, но мне по-прежнему было не смешно.

– Извини, коли потревожили твои чувства нашей пищей. Мы без неё не могём, – пояснил чернокнижник.

– Мясо взрослых не такое сытное. Оно пропитано скверной, – сообщила толстуха, словно без этой информации ну никак нельзя было обойтись.

– Мы любим детей, – сказал одноглазый. – В них много необходимых для пополнения наших жизненных сил элементов. Иногда мы их едим, иногда пытаем, иногда используем для других более интересных утех. Так мы и живём, прославляя Тьму. Таков наш образ существования. Не знал, что такие как ты, скептически относятся к подобным вещам.

– Давайте больше не будем о ваших кулинарных предпочтениях, – попросил я. – Просто покажите мне зеркала, и мы с вами на этом пока расстанемся.

Одноглазый снова переглянулся с толстухой, после чего не хотя произнёс:

– Да будет так. Покажи ему зеркала.

С недовольным видом – а как иначе, ведь я оторвал её от любимой трапезы – толстуха встала из-за стола и поманила меня рукой.

– Идём. Сейчас ты увидишь то, ради чего пришёл.

Не заставив себя ждать, я проследовал вслед за ней к пролому в стене. Остальные колдуны остались на своих местах.

Ступив во тьму пролома, я слышал впереди лишь скрип ступеней и неровное дыхание толстухи. Мы спускались в подвал, из которого веяло затхлостью и тошнотворным запахом похлёбки. Что таили в себе недра этого проклятого дома, я пока не ведал, но поддаваться панике, тем не менее, не собирался. Четвёрка колдунов наверху принялась что-то обсуждать, но услышать о чём они говорили, я уже не мог. Лишь смутные обрывки фраз, да завывания длиннорукого доносились до моего слуха. Возможно, они вынашивали какой-то план, чтобы заманить меня в ловушку. Но я все ещё был уверен в себе и потому не волновался.

Спуск по скрипучей лестнице показался мне целой вечностью, прежде чем я, наконец, ступил на холодный каменистый пол подвала. Толстуха где-то недалеко от меня хлопнула в ладоши, и подвал озарился тусклым светом нескольких десятков факелов, вспыхнувших разом по мановению колдуньи.

Мы оказались посреди длинного коридора, вымощенного очень старым на вид булыжником. Потолки здесь были довольно низкие, но не настолько, чтобы мне пришлось пригибаться. Слева и справа на всей протяжённости коридора располагались ржавые решётчатые двери. Некоторые из них были открыты, мешая проходу, некоторые заперты массивными навесными замками. Место это походило на тюремные казематы, и явно было построено гораздо раньше, чем хибара колдунов.

Толстуха снова поманила меня рукой и, переваливаясь на своих слоновьих ногах, двинулась вперёд по коридору, в конце которого я разглядел ещё одну дверь, но уже деревянную.

Я пошёл вперёд, озираясь по сторонам каждый раз, когда достигал какую-либо из решёток. То, что я увидел за ними, могло повергнуть в шок любого. Груды хаотично разбросанных костей, черепа, висящие на цепях оторванные конечности, некоторые из которых выглядели довольно свежими. И все они, судя по размерам, принадлежали детям. Повсеместные пятна засохшей крови свидетельствовали о том, что жестокие расправы носили здесь регулярный характер. И оттого мне всё больше становилось не по себе.

Тёмная магия – это то, чему я посвятил не один десяток лет своей жизни. Среди тех, с кем мне доводилось общаться, были мерзавцы разных мастей. И лишь одна тема всегда была для меня под запретом – это детские жертвоприношения. Здесь же безумные еретики перешли все границы, мыслимые и немыслимые, и, кажется, я уже знал, что буду делать дальше.

Миновав одну из открытых камер, обставленную грязными склянками и, судя по всему, являвшуюся неким подобием кухни, где колдуны и занимались приготовлением своих отвратительных блюд, я вдруг замер в изумлении.

До деревянной двери в конце коридора оставалось всего пару шагов, и толстуха уже принялась открывать засов, но взор мой был устремлён не на неё. В последней камере, прислонившись к решётке обречённой головкой, стояла чумазая девочка лет пяти от роду. Она смотрела на меня своими глазками, не моргая. В них не было ни боли, ни отчаяния, никаких других эмоций, словно она уже давно смирилась со своей участью.

Я стоял и смотрел на неё как заворожённый, не зная, что предпринять. И вдруг она потянулась ко мне своей маленькой ручкой и цепко ухватилась за подол моего плаща. Я невольно шагнул в сторону, а она так и осталась стоять с протянутой ко мне рукой.

– Понравился ты ей, – оскалилась толстуха. – Мы её бережём для особого случая. В ней есть что-то особенное. Она у нас молчунья.

Я посмотрел на колдунью с едва скрываемым отвращением.

– Что вы собираетесь с ней делать?

– То же, что и всегда. Но тебя это не должно сильно беспокоить. Ты у нас, как выяснилось, белоручка.

– Показывай мне зеркала, потому что я уже начинаю уставать от твоей компании.

– Заходи внутрь и смотри, – толстуха отворила дверь прямо перед моим лицом и жестом пригласила войти.

– После вас, мадам, – выдавил я из себя фальшивую улыбку.

Недовольно фыркнув, она вошла в круглую комнату, посреди которой накрытые старыми простынями находились искомые мной артефакты.

Едва я ступил за порог, как мне сразу всё стало ясно. Это действительно были они. То искажение самых тёмных магических потоков, что я ощутил, нельзя было спутать ни с чем другим. Ещё никогда я не находился так близко к столь могущественным вещам. Казалось, будто само время и пространство здесь были искривлены настолько, что сложно было понять, существуют ли они вообще или являются какой-то мистерией. И была Пустота. Так гласили первые строки хроник. Теперь я действительно ощущал присутствие Пустоты, первозданной и незыблемой. Дыры Хаоса, гибнущие звёзды, Тьма во всех её проявлениях, демонические сущности – всё это разом, словно ореолом окружало накрытые простынями зеркала, и почувствовать это мог лишь тот, кто понимал тёмную магию от и до. Вряд ли толстуха ощущала хоть тысячную часть того, что чувствовал я. Мои предположения оправдались – колдуны-людоеды были совершенно бездарны, иначе уже давно нашли бы применение великой силе, сокрытой в зеркалах.

Кровь в моих венах начинала стынуть. Я чувствовал какие-то необратимые процессы, происходившие внутри меня. Похоже, что, даже не пытаясь проникнуть в саму суть этих артефактов, я способен был черпать из них какую-то пока ещё неподвластную моему пониманию силу. Если предания не врут, и вся сила и мудрость Первых Богов Эйнхрона была сокрыта в таинственном Реггилиуме, то вся мощь Тьмы таилась прямо здесь – всего лишь на расстоянии вытянутой руки.

Вытянутая рука. Та девочка за решёткой. Я вдруг оглянулся. Она стояла на том же месте и внимательно наблюдала за мной. Я слышал какой-то шёпот, но губы её были сомкнуты. Сколько времени она провела в этой камере в такой близости от демонических зеркал? Могла ли она чувствовать то, что чувствую я?

– Ну что, смотреть то будешь? Чего замер? – вернули меня к реальности слова противной толстухи.

– Нет, – ответил я, не оборачиваясь. – Достаточно. Мне всё ясно.

– Стоило ли вообще сюда спускаться ради этого, – проворчала она.