фот. Джузеппе Винелли

Я не помню процедуры службы, которая, как мне показалось, отличалась от обычной католической службы. Тут не было (или я не помню) служителей в белых балахонах, надетых поверх черной рясы; не было (или я не помню) органа и пения хора. Я не помню ни цветов, ни статуй, которых так много в католической церкви. Но эта церковь была наполнена каким-то особенным, небывалым сиянием, ослепительным белым светом, в котором исчезала и сама фигура Падре Пио, поднимавшего у алтаря чашу и произносившего латинские непонятные мне, но величественные, слова. Когда позднее он воздел руки для благословения, раскрыв ладони, на ладонях ясно обозначились два темно-красных пятна: стигматы. Обычно, Падре Пио носил черные митенки, которые закрывали ладонь, оставляя свободными лишь пальцы. Но иногда, во время торжественного богослужения, он снимал их, и раны на ладонях становились видимы.

Падре Пио жил в скромной келье в францисканском монастыре в Сан Джованни да Ротондо (в окрестностях Фоджии). Этот старинный монастырь, реставрация которого, начатая по инициативе Мэри Пайл в 1927 году, была закончена в 1947 году, находится в двух километрах от центра города.

Теперь келья Падре Пио опустела, он скончался 22 сентября 1970 года. Многие газеты известили о последних часах его жизни. «Он умер спокойно, ночью, с молитвой на устах». «Не волнуйтесь, – сказал он монахам, спешившим позвать доктора, – не зовите теперь никого: Некто Иной позвал меня к себе».

За несколько часов до смерти он, с величайшим трудом передвигаясь, все же спустился в исповедальню в церковь, где, как всегда, пилигримы ожидали его для исповеди. Он исповедовал и наставлял их, как всегда. Это была его последняя исповедь.

Рассказывают, что он обладал необычайным «даром исповеди»; он знал мысль и чувство человека, пришедшего на исповедь, видел его сразу – его сущность, его «беду» – его грех и его «добро». Он бывал строг, голос его был суров и даже гневен, в нем слышались упреки. По тону голоса человек знал свой грех. Но чаще в голосе Падре Пио был тон отеческого наставления и благословения.

Посетители Сан Джованни, в массе своей католики, обычно сразу же по приезде бросались исповедоваться – это была единственная возможность поговорить с Падре Пио и получить его благословение. Раньше, когда еще не было такого наплыва желающих его видеть, в известные часы дня каждый мой придти к Падре Пио и говорить с ним. Но потом число желающих превзошло возможности человека, да и здоровье уже не позволяло Падре Пио отдавать почти все двадцать четыре часа в сутки. Он служил три мессы в день (первая, – если не ошибаюсь, – в 3 часа утра) и вел исповедь между службами.

Посетители записывались на исповедь у монаха-привратника, в маленькой комнатушке-сторожке у входа в церковь. Отдельные часы для исповеди для мужчин и для женщин. Так как было много иностранцев и людей, не знавших порядков Сан Джованни да Ротондо, всегда находился кто-нибудь из местных жителей, готовый помочь – направить, устроить.

Мне рассказала одна русская, посетившая Сан Джованни да Ротондо в 1962 году:

«Как только я подошла к церкви, меня встретила женщина, довольно молодая, очень приветливая. “Вы хотите исповедоваться? – сказала она. – Я запишу вас на утреннюю исповедь, Падре Пио исповедует в 5 часов утра, перед службой”, – и, не ожидая ответа, она повела меня в сторожку. Мои знания итальянского языка очень ограничены, и я лишь смутно поняла, в чем дело, и не успела сказать ни слова, как уже была записана в книгу привратника, и женщина, радостно улыбнувшись мне на прощанье, уже говорила с кем-то другим.

Рано утром, когда небо еще только расцвечивалось утренней зарей, я стояла у церкви в длинной очереди женщин, которая вела к исповедальне – готической маленькой часовенке в виде домика с дверью. Я видела, как входили женщины в домик и через несколько минут выходили, наблюдала глубоко взволнованные лица. Когда очередь дошла до меня, я вошла, и дверь за мной закрылась. Я не знала, как происходит исповедь по католическому обряду и думала, что увижу Падре Пио лицом к лицу в исповедальне. Но там никого не было, и место было лишь для одного человека. В стене с правой стороны было что-то вроде окошка с деревянной решеткой, в которое ничего не было видно. Я попробовала его открыть – оно не открывалось. Я растерялась. Где же Падре Пио? Если он за перегородкой, он, наверное, откроет окошко. Не могу же я исповедоваться стенке? Я молчала и ждала. Прошло несколько минут драгоценного времени (мысленно вижу длинную очередь ожидавших войти в исповедальню…). Но вот из-за перегородки послышался строгий голос. Он говорил по-итальянски, быстро, и я не могла понять слов. Сначала, в голосе были как бы увещевательные нотки. Потом тон стал обличающим, это были громовые раскаты упреков, но они скоро затихли, и в голосе послышалась доброта; последние слова были, показалось мне, благословением. Голос замолк. Я не знала что делать – ведь на исповеди надо говорить, а я не сказала ни слова. Я ждала. И тогда, наконец, открылась дверь, через которую я вошла, и показалось рассерженное лицо женщины, – видимо, упрекавшей меня за то, что я слишком долго исповедуюсь. Все еще в полном замешательстве, и чувствуя себя кругом виноватой, я вышла.

В чем упрекал меня Падре Пио? Увы, я не могла понять слов. Но я знала, как много у меня недостатков, прегрешений “словом, делом и помышлением”. Я стала внимательнее к ним. И когда я ясно вижу и сознаю один из них, вспоминаю с благодарностью суровый и благостный голос Падре Пио, который видит в душе человека слабость и гордость, знает его нерадивость и все же он добрым словом благословит его на прощание».

Этот рассказ о «суровом голосе» совпадает со многими другими. Падре Пио «обличал», был суровым, когда это было надо, чтобы показать человеку его «беду» (не в этом ли – первый шаг к избавлению от нее?), но на прощание гроза упреков сменялась благостным словом напутствия.

Исцелять, лечить душу и тело, облегчать душевные и физические страдания человека, было делом жизни Падре Пио.

«Дом Облегчения Страдания» – прекрасно оборудованный госпиталь, построенный на пожертвования, со всех сторон стекавшиеся в монастырь, находится неподалеку от монастыря. Лучшие врачи были приглашены в этот госпиталь, куда одинаково принимают всех, независимо от вероисповедания и национальности, так как «все люди равны перед Лицом Божиим».

Для бедных лечение или бесплатно или за малую цену.

Целое многоэтажное здание на склоне горы Гаргано является доминантой в общем пейзаже Сан Джованни Ротондо и примыкающих к нему полей и холмов. Цветет миндаль – точно розоватым снегом покрыты склоны горы. Небо голубое, в легких перистых облаках. Глубокое спокойствие разлито в этом пейзаже. Своей чистотой и нежностью он на поминает пейзажи Ассизи. Именно здесь, как и в Ассизи, – истинные «святые места» Италии.

Почти все, что происходит в Кадакесе и его окрестностях, на «Диком Берегу», имеет определенное отношение, прямое или косвенное, к Сальвадору Дали. До такой степени, что даже мойка окон в его доме является событием, в котором иногда принимают участие сам мэр города. А если появляется в Кадакесе иностранный автомобиль, жители, не спрашивая, направляют его к дому художника. Так было и с нами: при виде американской машины, проходивший мимо старик махнул рукой в сторону моря, и два мальчика, игравшие на улице, горланя что-то по каталански, побежали вперед нас, указывая дорогу.

Порт-Льигат, где находится дом Дали, маленький рыбачий поселок на мысу Креус расположен в тихой, живописной бухте. Горный хребет Сиерра Роз, обрывается в море крутыми скалами. Волны размывают и точат их, придают им причудливые формы, отдаленно напоминающие людей и животных, или же – еще больше – какие-то неведомые существа, превратившиеся в камень, еще не успев довоплотиться. Эти сюрреалистические произведения природы похожи на картины Дали. В них часто черпает он вдохновение.