Двор небольшой, квадратный, с двух сторон его – колоннада портиков; он похож на храм, с небом вместо купола. Пол его – из белого мрамора, с серебристо-серыми мозаичными инкрустациями. Посредине – большой круг, в котором изображены мозаикой плавающие и ползающие морские животные: рыбы, дельфины, изящная витая ракушка, большой медлительный краб. В центре большого круга другой, малый, из него исходят крестом четыре огненных столба. Завитки пламени отрываются от основных потоков и разлетаются по кругу, их ловят рыбы. Несмотря на символическое значение этого панно (рыба – символ, избранный первыми христианами), оно полно жизни, животные изображены реалистично с их характерными чертами, и плавают они весело и непринужденно.

Во время церковных празднеств, при большом стечении народа, служба происходит в этом дворе; тогда в центре внутреннего круга мозаики воздвигают высокое распятие. Священник в мантии, края которой держат мальчики хора, подходит торжественно и благоговейно, ступая по «пламенному столбу» мозаики, к Распятию, у ног которого и совершается служба. Мантия священника белая, с подкладкой из тяжелого красного шелка; на плечах – инкрустации с вышивкой. Вся обстановка службы напоминает сцену из Парсифаля.

Вот на этом месте, в центре внутреннего круга, мог стоять Парсифаль, вернувшийся после своего искупительного странствования, после очищения души и тела, после победы, в храм Грааля, чтобы свершилось снова чудо Чаши.

Можно переступить черту мозаичного круга и, мысленно сотворив молитву, постоять среди рыб и дельфинов, среди завитков разлетающегося пламени; этим как бы приобщаешься к таинству.

Высокая дверь церкви в раме точеных мраморных колонн и скульптурных украшений стен находится в глубине двора. Когда Вагнер подходил к этой двери, в уме его, вероятно, уже вставала картина храма, рождалась мелодия марша рыцарей Чаши.

В маленьком вестибюле церкви на столе разложены книги и фотографии, указана цена каждой из них, и стоит кружка, куда надо класть деньги. Продавца нет – в столь священном месте никто не осмелится поступить нечестно, и плата всегда будет полной.

В церкви царит полутьма – мягкая, насыщенная живым светом свечей. Как благотворно действует это нежное пламя, похожее на цветок, колеблющийся в дуновении ветра, вместо холодно-безучастного света электрических ламп! Высокие – иногда почти в человеческий рост – свечи, как маленькие колонны, стоят вдоль стен с двух сторон, на некотором расстоянии друг от друга. Они горят медленно и долго (по нашим подсчетам, такая свеча – с базой величиной с тарелку и с тонким фитилем – может гореть беспрерывно месяц или два).

В алтаре свечи стоят рядами в несколько этажей перед Черной Мадонной. За их колеблющимся светом трудно видеть ее лицо, но это ее присутствие наполняет храм какой-то особенной радостной тишиной, передающейся посетителю.

Не на этом ли месте, где теперь находится «Моренита», стояла «на каменном пьедестале» Чаша? И опять настойчиво воображение рисует сцену из «Парсифаля».

Вокруг алтаря церемониальным маршем движутся рыцари Грааля. Властная мелодия марша выражает настойчивое моление о чуде, почти – требование чуда. И уверенность в чуде, ожидание.

Так ярко представилась мне эта сцена, что Монсеррат «Черной Мадонны» и Монсальват «Парсифаля» на мгновение как бы слились в одно.

Вагнер – суров, но никакой суровости не было в церкви Божией Матери, все было – покой, ощущение радости и душевного тепла.

Я обошла боковые часовни церкви. Одна из них особенно запомнилась мне, может быть потому, что, казалось, тоже имела какое-то отношение к легенде Грааля. Она не походила на обычные часовни католических церквей – в ней не было чрезмерной загроможденности предметами, характерной для них. Три ступеньки вели к алтарю, на котором стояла Чаша. Над алтарем на стене, в большом вогнутом круге, во всю его величину – мозаичное изображение серебряного мальтийского креста. В мерцающем свете свечей очертания его вспыхивали белым пламенем. Эта часовня могла целиком войти в декорации Парсифаля.

Выходя из церкви, во дворе мы встретили целую процессию мальчиков-подростков в монашеской одежде, – учеников консерватории, помещающейся в здании монастыря.

Консерватория, знаменитая «Эсколания» Монсеррата – школа духовной музыки, воспитавшая многих больших композиторов, певцов, органистов. Преподавание теории музыки и ее практика (орган и рояль, скрипка, виолончель, арфа, флейта, и пение) ведется специалистами-монахами. Одновременно здесь дают и общеобразовательный курс, подготовку для колледжа. Принимаются в школу мальчики от 9 до 14 лет; успешно окончившие курс могут продолжать работу на степень бакалавра в любом учебном заведении.

Тишина в церкви, где точно «остановилось время», исчезает за оградой монастыря, растворяется в шуме ветра и гудении моторов подъезжающих автомобилей. Здесь идет своим чередом жизнь монастырского дома. Красят стены, что-то чинят в дверях гостиницы; два мальчика, весело переговариваясь, несут длинную лестницу; подъехал грузовик с продуктами, из него вынимают большие румяные караваи хлеба. А вот и автокар с туристами (полупустой, по случаю холодной погоды) – сразу распахнулись перед ним двери лавочки, на которых написано – «сувениры».

Мы едем вниз по крутому склону горы; узкая дорога, края которой с внешней стороны обрываются в пропасть, огибает выступы скал, тонущих в зелени. Эти скалы, рвущиеся вверх из зеленого массива леса, с их фантастическими формами совсем не похожи на произведения природы. Бледно-розовые (телесного цвета), золотисто-желтые, голубовато-серые, как кожа людей различных рас, они кажутся какими-то заколдованными существами, магией волшебника превращенными в камень, но не утратившими своей первоначальной, человеческой или звериной, души.

Скалы горы Монсальват

Вышло солнце, и все заиграло радужными красками. Легкое облачко тумана, пронзенное солнечным лучом, обвилось прозрачным тюлевым шарфом вкруг розовой скалы. Что-то напоминает это облачко, этот тюлевый шарф. Золотистые скалы позади – как затейливые башенки замка, роскошная зелень леса – волшебный сад. И вот выступ скалы, обвитый плющом и ползучими растениями с мелкими желтыми цветочками, похожий на ложе… Да, конечно, колдовство еще длится, это все – декорации «Парсифаля»: заколдованный сад Клингсора, прозрачные вуали танцующих девушек, увитое цветочными гирляндами ложе, на котором возлежала Кундри…

Но вот «сады Клингсора» кончились, мираж обрывается. Горная дорога, обогнув последнюю скалу, вливается в большую дорогу равнины. Живописная деревушка у основания горы; стадо овец, пастух с длинным посохом в руках, кудлатая собачка.

Некоторое время дорога идет параллельно горе. Уступчатая зубчатая пирамида Монсеррата вытягивается в длину, меняет очертания, но формы ее по-прежнему необычны. Вскоре мы проезжаем последние скалистые бастионы, и гора начинает уменьшаться, таять вдали; но еще долго видна над равниной ее зубчатая корона. Затем она исчезает, как корабль, скрывшийся за чертой горизонта.

Андоррская легенда говорит, что на горе Эскоб, на северо-востоке Андорры, остановился Ноев ковчег, когда потоп пошел на убыль и земля стала подсыхать. Ной сразу же выпустил свой голодный скот на зеленые пастбища, где трава была густая и сочная, со множеством цветов и ягод, и звери насытились. И тогда тут же у подножия горы Ной построил из камней первое убежище для скота («борд»). Теперь там очень много таких «борд», каменных сарайчиков с грифельными крышами, и один из них – говорят – и есть тот, что был построен Ноем…

Эта легенда не считается ни с библейской традицией, утверждающей, что ковчег остановился на горе Арарат, в Армении, ни с законами времени, но для Андорры она характерна: так зелены и обильны ее горные пастбища.