— Конечно, — отзываюсь вяло, больше не допытывая.

Остаться запертым с Синичкиной — лучшее, что мог вытворить Кудрявцев. Надо будет его потом отблагодарить.

— Ладно, — зеваю я, крутя в руках свой сдохший гаджет. — Давай свой телефон, потому что мой разряжен, я попробую дозвониться пилоту прямо сейчас, как только буря закончится, он вернется за нами.

Шуршит в рюкзаке, затем сует мне в ладонь.

— Марк, заряда мало, а электричества нет. Позвони, и сразу выключай. Экономь… мало ли что.

— Ага, — поднимаюсь, наощупь добираюсь до стены, где вывешены основные номера на случай экстренных ситуаций.

— Черт, черт, черт, — паникует. — Ужасно получилось.

— Да не волнуйся ты, — смеюсь на ее испуганное пыхтение, повторяя который раз: — Обещаю, все утихнет к утру.

Игра

— Холодно, — шепчу, направляя фонарик на Марка.

Ярким синеватым светом освещаю его расслабленную позу. Он сидит напротив, облокотившись спиной к стене. Откинув голову, устало трет переносицу, а затем, растирает рукой лицо. Одну ногу вытянул, а вторую согнул в колене. Рожицу злую корчит.

— Не надо, — отворачивается от направления луча и зажмуривается, выставляя ладонь вперед. — Не свети прямо в глаза, Синичкина.

Хоть что-то, а то уже два часа со мной не разговаривает. До пилота Марк так и не дозвонился, связь пропала. «Похоже, из-за вьюги оборвались провода на вышке» обрадовал он. Потом мы сильно повздорили. Кажется, в порыве гнева я швырнула в его вредную физиономию бигуди. А теперь этот бесчувственный чурбан не обращает на меня внимания. Такое дело мне не по душе.

Выключаю и снова включаю свет, чтобы посильнее бесился.

В ответ прилетает отклик в виде такого же жгучего блеска фонаря, от чего глаза начинают щипать и слезиться. Вот чертенок.

— Разожги огонь, я замерзла.

Кошусь на старый заржавелый камин, рядом с которой стоит новенький электрический.

— Не думаю, что получится, — устало отзывается Марк.

— Почему? Слабо, а? Не умеешь? Ха…ха-ха. Прынц боится замарать ручки.

— Ха-ха. Смешно. Чем топить будем? Дров то нет. Может, мне сгонять нарубить? — злобно парирует говнюк. — Откроешь дверь?

— Вот сгонял бы и нарубил, — бубню понуро. — Ничего у вас здесь не продумано.

— Не дуйся, Синичкина, как только буря закончится, нас заберут.

Где-то я уже это слышала.

Сильнее кутаюсь в единственное одеяло, поверх накинутого пуховика, обиженно отвернувшись к холодной стене.

Вжжззззз, — все еще завывает неуемная вьюга.

Уууужзззззз….

— Давай перекусим? — предлагаю я, не выдержав этих отчаянных, высасывающих душу звуков. — Я голодная.

— И что мы будем есть? Ты же уже все печенье схомячила на нервяке.

— У меня где-то была шоколадка, — роюсь в рюкзаке.

Марк снова включает фонарик, направляя на меня. Насмешливо следит за тем, как я достаю остатки бигудей, плойку, флюиды и лак для волос, расческу, дневник, пару ручек и наконец, на самом дне нахожу шоколадку.

— Не густо, — ухмыляется он. — Интересный выбор для поездки в горы.

— Это… эээ… Да, пофиг! Еще отчитываться перед тобой…

Раздается смешок.

— Можно почитать твой дневник? — спрашивает Марк, проворно словив брошенную ему половину шоколадки.

— Читал уже! Не наглей.

— Зачем с собой притащила?

— Чтобы делиться с ним своими мыслями… в дневнике можно писать правду. И никто об этом никогда не узнает…

Ага. Или узнают все, кому не лень.

— Поделись со мной, — просит Марк.

Я не отвечаю. Блик фонаря касается моего лица. Выставляю вперед ладонь, загораживая яркий отсвет. А затем и вовсе накрываю лицо томиком дневника, запрокинув голову.

— Пожалуйста…

— Маркушенка, мы не друзья с тобой, чтобы рассказывать о личном.

Вжззззз…. Вжжжжж….

— Давай поиграем в игру, — вдруг предлагает Марк.

— Какую?

— Напишем то, что не можем сказать друг другу, а потом каждый прочитает.

— И зачем это?

— В темноте не видно реакции. Можно выяснить все, что на душе. Не бояться оголить потаенные чувства. А когда электричество врубится, сделаем вид, что ничего не было. Как тебе идея?

Сердце екает. Это то, чего мне всегда хотелось. Чтобы он узнал… но мне страшно. Я себе даже не признаюсь, а тут ему. Да и в голове ледяного мальчишки интересно было бы покопаться. Там явно скопились залежи вредности.

— Бредовая идея, — вру я. — Я всегда говорю честно все, что о тебе думаю.

— Ты же знаешь, что это неправда.

И отключает фонарик. Помещение погружается во мрак и безмолвие. Лишь вьюга за маленьким заледеневшим окошечком не дает полностью расслабиться. Тормошит будку, все больше нагнетая и без того напряженную обстановку.

Вжжжжж…

— Ладно, давай, — не выдерживаю я. — Только пишем в темноте, наощупь.

Вырываю из дневника несколько страниц, часть отдаю Марку. И ручку.

— Ты первый. Удиви меня, бесенок.

Марк что-то записывает, а я молча жду.

— Готово, включай.

Со вздохом направляю свет на вытянутый листок, чтобы прочесть корявую надпись:

Я ревную тебя

Вдох-выдох.

Вдох… выдох.

Нажимаю OFF, погружаясь в сумрак. Сердце отчаянно стучит. Беру ручку и пишу. Выставляю листок, так чтобы загородить собственное вспыхнувшее алым цветом лицо от яркого направляемого на меня света.

Я тоже ревную тебя

И вновь тьма. Марк поскрипывает ручкой. Живот скручивает от предвкушения.

После непродолжительной паузы нажимаю ON на тубе фонарика. Замираю, переставая дышать. Каждую мышцу парализует.

Жалею о том, что сделал в тот день

В тот день…

Свет выключается. Темнота как лекарство. Хочу сказать, что я не особо умею плакать, но от этой фразы что-то колыхнуло внутри, выжигая практически до слез. Но все же сдерживаюсь. Молчание длится долго, я не решаюсь написать ответ.

— Зачем же ты это сделал?

— Не нарушай правила, Синичкина. Мы делимся только сокровенным, тем, что невозможно держать внутри. Отвечать на твой вопрос я не стану.

Разозлившись, пишу ответ.

Ох, это действительно то, что невозможно держать внутри!

Козел

Направляю свет, после шелеста листа и скрипа ручки.

Меее

Сидим в тишине непродолжительное время.

— Пропускаешь ход?

— Твое последнее откровение меня добило.

— Я действительно жалею.

— Я имела в виду твое козлиное блеяние.

— Пиши, Синичка, — просит глухо. — Мне хочется знать правду.

Продолжать тяжело. Вытаскивать наружу, то, что сам от себя скрывал долгие годы. Но все же, я решаюсь:

Я тебя НЕ Ненавижу

С глухими толчками сердца жду ответ:

Взаимно, Лиззи

— Мне больше нечего сказать, — шепчу, облизывая пересохшие губы.

— Уверена?

Нет. Я много чем хочу поделиться с тобой…

— Да. Я пропускаю свой ход.

— Тогда пусть будет мой.

Марк пишет, я склоняюсь к стене, затягивая одеяло до самого носа. Шумно втягиваю кислород. Долгие минуты не решаюсь включить фонарик. Он терпеливо ждет, не произнося ни слова, не торопит.

Нажимаю на кнопку дрожащими пальцами. Онемевшими губами беззвучно зачитываю его сокровенное:

Я от тебя без ума, Синичкина

Гостинцы

— Явилась, не запылилась, — бурчит мамань, неодобрительно покачивая головой, когда я влетаю домой успокаивать свою дражайшую семейку.

Дочка не вернулась домой в сильнейшую бурю, в моих фантазиях семья тут уже утопилась в слезах, но вместо этого у них все как по маслу. Они тут пироги с картошкой надумали лепить. Мать во всю разминает тесто, разложив заготовки на столе. А я даже пуховик не сняла, забежала в обуви, оставляя на полу мокрые следы от подтаявших ошметков налипшего к ботинкам снега.